Технологии народа Порции построены на шелке и дереве, на потенциальной энергии в натянутых нитях и примитивных пружинах. Скудные количества металла, которыми они пользуются, украдены у муравьев. Огнем они не пользуются.
Порция забирается выше и снова берется за пращу. Муравьи-огнеметы смертельно опасны на близком расстоянии, но уязвимы для ее снарядов. Тем не менее муравьи уже захватили всю землю вокруг Семи Деревьев и выдвигают более дальнобойное оружие.
Она видит запуск первого снаряда, и ее глаза автоматически отслеживают его траекторию: сверкающая сфера из твердого, прозрачного, хрупкого материала (за это время муравьи успели наткнуться на стекло) взмывает вверх и раскалывается позади нее. Боковыми глазами она ловит вспышку: вещества, заключенные внутри, смешиваются, а затем взрываются.
Внизу, позади броненосных ударных пехотинцев, работает артиллерия: это муравьи, на чьи головы надеты металлические маски с повернутыми назад языками – кусками упругого металла, которые они отгибают ротовым аппаратом, а потом отпускают, забрасывая свои зажигательные гранаты довольно далеко. Целятся они плохо, слепо полагаясь на обонятельные подсказки своих товарищей, но их много. Хотя самцы Семи Деревьев спешно носят воду, чтобы залить пламя, огонь быстро распространяется, сжигая шелк и обугливая дерево.
В Семи Деревьях начинается пожар.
Это конец. Те защитники, кто еще уцелели, должны уйти – или сгореть. Однако тех, кто прыгает вслепую, ждут металлические челюсти муравьев.
Порция забирается все выше и выше, стараясь опередить пламя. Верхние ярусы поселения забиты отчаянно стремящимися прочь пауками: воины, гражданские, самки, самцы. Некоторые содрогаются и падают, наглотавшись дыма. Другим не удается убежать от жадного пламени.
Она пробивается на самый верх, сбрасывая деревянные плашки своей брони и спешно прядя. Так было всегда – но она хотя бы может найти применение адскому пламени, бушующему под ней: потоки нагретого воздуха обеспечат ей подъемную силу, чтобы использовать самодельный парашют и спланировать за пределы досягаемости алчной муравьиной колонии.
Пока. Только пока. Эта армия приближается к Большому Гнезду, а дальше будет только океан. Если родичам Порции не удастся остановить бездумное продвижение муравьев, то писать истории будущих поколений станет некому.
3.3 Молот и наковальня
После ухода Скоулза воцарилось неловкое молчание. Безымянный охранник и та женщина, Нессель, занимались своими делами, не разговаривая друг с другом: она склонилась над компьютерными дисплеями, он мрачно взирал на пленников. Убедившись, что подергивания приводят только к тому, что путы сильнее врезаются в запястья, Холстен начал все сильнее и сильнее тяготиться молчанием. Да, на него был направлен пистолет. Да, на «Гильгамеше», похоже, разразился конфликт, в результате которого его в любую минуту могут убить, но ему стало скучно. Только что вышедшее из стазиса, проснувшееся после десятилетий недобровольного сна тело желало что-то делать. Он обнаружил, что ему приходится прикусывать язык, чтобы не проговаривать собственные мысли вслух – просто чтобы хоть как-то разнообразить происходящее.
А потом кто-то внес ему это разнообразие. Раздались далекие хлопки, которые он задним числом опознал как выстрелы, – и кто-то пробежал мимо люка с негромкими указаниями, которых он не расслышал. Однако стрелок их уловил и моментально выскочил в коридор, забрав с собой пистолет. Без него в маленькой комнате стало на удивление просторнее.
Он посмотрел на Лейн, но та смотрела себе на ноги, не желая встречаться с ним взглядом. Оставалась только Нессель.
– Эй! – начал он.
– Заткнись, – прошипела Лейн, по-прежнему на него не глядя.
– Эй! – повторил Холстен. – Нессель, да? Послушай…
Он думал, что она будет просто его игнорировать, но она мрачно к нему обернулась.
– Бренджит Нессель, – сообщила она ему. – А ты – доктор Холстен Мейсон. Я читала твои статьи тогда, когда… Еще тогда.
– Еще тогда, – вяло поддержал Холстен. – Ну, это… лестно, наверное. Значит, Скоулз был прав. Ты и сама классицист.
– Училась, – ответила она ему. – Потом продолжать не стала. Кто знает, иначе мы сейчас могли быть на месте друг друга.
Ее голос срывался от эмоций и усталости.
– Только училась.
Он вспомнил свои последние занятия – перед самым концом. Изучение Старой Империи когда-то было основой мира. Все отчаянно пытались урвать хотя бы часть древних секретов. Во времена Холстена популярность классицизма упала. К этому моменту стало видно, что грядет конец, стало понятно, что осколков мудрости прежних дней не хватит, чтобы этот конец предотвратить, а еще то, что эти самые древние со своим оружием и своими отходами уготовили им этот надолго отсроченный конец. Изучать этих древних психопатов и восхищаться ими в последние отравленные дни Земли казалось дурным вкусом. Классицистов никто не любил.
Нессель отвернулась, но он настойчиво окликнул ее снова.
– Послушай, что с нами будет? Ты хотя бы это можешь нам сказать?
Женщина покосилась на Лейн с явной неприязнью, но когда ее взгляд вернулся к Холстену, то явно смягчился.
– Как и сказал Скоулз, это не от нас зависит. Может, в конце концов Гюин будет брать нас штурмом, и вас пристрелят. Может, они пробьют наши брандмауэры и отрежут нам воздух, тепло или еще что-то. Может, мы победим. Если мы победим, вы будете свободны. Вернее, ты будешь.
Она снова покосилась на Лейн: та закрыла глаза, то ли смирившись с происходящим, то ли пытаясь его зачеркнуть, отключиться от окружающего.
– Послушай, – попытался воззвать к ней Холстен, – я понимаю, что вы против Гюина. Может, я в этом вам даже сочувствую. Но мы-то с ней ни за что не отвечаем. Мы в этом не участвовали. То есть – со мной насчет всего этого не советуются, так ведь? Я даже не знал, что это все… что что-то вообще происходит, пока меня там не разбудили.
– Ты? Может быть, – сказала Нессель, вдруг разозлившись. – А вот она? Она знала. А кому иначе капитан поручил бы заниматься технической стороной? Кто готовился отправить нас вниз? Кто залез во все мелочи? Старший бортинженер, конечно. Если мы ее прямо сейчас пристрелим, это будет справедливо.
Холстен судорожно сглотнул. Лейн по-прежнему не пыталась ему помочь, но теперь он, наверное, понимал почему.
– Послушай, – сказал он уже мягче, – разве ты не видишь, что это безумие?
– Знаешь, что такое безумие? – с жаром возразила Нессель. – Безумие сидеть в гребаном морозильнике на луне, которая нам самим ни к чему, только чтобы Гюин смог повязать себе на хер бантик и сказать, что эта система принадлежит Земле. Безумием было ожидать, что мы отправимся туда мирно, добровольно и будем жить в этом искусственном аду, пока вы угребете дальше в какое-то чудо-путешествие, чтобы вернуться неизвестно через сколько поколений! Если вообще вернуться.
