– Ну и напился вчера…
Уставившись в одну точку, он затаил дыхание. Только понял, что находится не в своей спальне, а в гостевой комнате. Там, где оставил на эту ночь Веронику. Перед внутренним взором калейдоскопом промелькнули картинки. Ночной клуб, клеящиеся к нему малолетки, море виски и… ужасное состояние, которое никак не проходило, сколько бы Гордеев ни вливал в себя спиртного. Наоборот, становилось всё хуже и хуже. В конце концов он приказал Юре возвращаться.
Но вместо того, чтобы упасть на постель и погрузиться в сон, Всеволод принялся искать Веронику и, встретив её на кухне, в окружении посуды и запахов вкусной домашней еды, будто с ума сошёл.
Гордеев зажмурился и, прижав ладони к лицу, замотал головой. Нет! Он смёл со стола всё что было, разбил тарелки, разлил кастрюлю горячего супа, обжёгся, судя по ноющей голени, а потом… Всеволод прикусил губу, сдерживая рвущийся стон. Как можно было так унизиться?! Хотелось бы забыть, но память упрямо подсовывала картинки, от которых хотелось провалиться сквозь землю.
Стоя на коленях, он обнимал испуганную Веронику, умолял не бросать его, не оставлять одного. И женщина сдалась, позволила пойти с ней в гостевую комнату, даже помогла едва передвигающему ноги боссу добраться до постели. А потом она смирно сидела и гладила его, как мальчишку, по голове, пока Всеволод не уснул.
И как теперь, после этого позора, смотреть в глаза помощнице? Нет! Как после этого смотреть в глаза своей почти жене и почти матери своего ребёнка?! Вот бы сдохнуть прямо сейчас!
Но Гордеев пересилил момент слабости. Хватит! Он достаточно позволил себе этой ночью, пал так низко, как в юности. А теперь нужно взять себя в руки и встретиться лицом к лицу с женщиной, первая ночь с которой никогда не сотрётся из его памяти. Уж точно…
Гордеев поднялся и медленно осмотрел пустую комнату. Вероники нет? Где же она? Он встал и, оправив на себе пропахшую спиртным и чужим куревом мятую рубашку, поплёлся в ванную. Надо избавиться от последствий «бурной ночи» пока Всеволода не вывернуло наизнанку. И так чувствительный к запахам, он терпеть не мог такого вот…
Уже стоя под прохладными струями воды, которые уносили мутное состояние похмелья, Гордеев подумал, каково было Веронике провести с ним, пьяным, дурно пахнущим и молящим о прощении, всю ночь. Она же беременна, а значит, ещё чувствительнее. Вина проворачивалась в груди ржавым гвоздём, заставляла корить себя ещё сильнее.
До чего он докатился! Мало того, что повёл себя, как отец когда-то, так ещё и впервые в жизни засомневался в себе, даже возненавидел. Нет, возненавидел в себе копию отца.
Из душа Гордеев выходил уже другим человеком, во всяком случае, чувствовал себя таковым. Он решил, что с этого момента подарит Веронике тепло и заботу. Перестанет запугивать женщину и давить на неё, покажет свои лучшие стороны. Худшие помощница уже увидела… Сжав челюсти до ноющей боли, Всеволод усилием прогнал унизительные картинки этой ночи.
Хлопнула дверь, и Гордеев замер при виде вошедшей Вероники. Увидев его, она вздрогнула и опустила испуганный взгляд на опоясывающее его обнажённое тело полотенце. Всеволод же залюбовался своей почти женой. Без макияжа, с распущенными волосами, в простой домашней одежде Вероника выглядела свежей и юной. Она будто помолодела на десять лет.
Губы её подрагивали, словно женщина не решалась улыбнуться ему, глаза влажно блестели, будто ей нравилось то, что она видит. Гордеев, как ни вглядывался, не заметил ни презрения, ни отвращения, которые ожидал увидеть после того, что устроил ночью.
– Доброе утро, – наконец улыбнулась Вероника и протянула Гордееву большую дымящуюся чашку. – Я приготовила вам крепкий чай.
– Как мило, – кивнул в ответ Всеволод. Отпил глоток и поморщился: – Вкус… странный.
– Я добавила трав, – пояснила Вероника и добавила тише: – Хорошо от похмелья.
Она прошла мимо него и, уже не глядя на босса, принялась расправлять смятые простыни.
– Прекрати, – не выдержал Гордеев. – Для этого есть слуги. Я прикажу поменять постель, простыни пропахли… – Он замолчал и с трудом выдавил слово: – Извини.
– Я уже вас простила, – немного резко отозвалась она и, бросив простыню, повернулась к Гордееву. – Но вы снова и снова просили прощения, будто не слышали меня. У вас слёзы в глазах стояли.
– Я испугал тебя, – улыбнулся Всеволод. В этот миг нечто, что незримо разделяло его и Веронику, будто растаяло. Он перестал стыдиться того, что стоял перед ней на коленях, а она, судя по потеплевшему взгляду, только что на самом деле простила его. – Не ожидала увидеть босса плачущим и на коленях?
– Хотелось позвонить Жукову, – тоже улыбнулась она.
Этот миг, наполненный непередаваемым уютом и атмосферой спокойной домашней нежности, Гордееву захотелось продлить навечно. Он даже дыхание затаил, наслаждаясь тем, что обычные люди называли человечностью. Увы, Всеволоду, в раннем детстве лишившемуся родительской любви, редко перепадали капли душевного тепла. Мать не могла вернуться, отцу было на сыновей плевать, а бабушка физически не была способна на простые человеческие чувства вроде любви.
Вероника, от которой Гордеев не отводил жадного взгляда, неуютно поёжилась.
– Я попрошу Кристину принести вам одежду, – смущённо потупилась она.
– Нет! – рявкнул Всеволод, заметив, что женщина пытается сбежать. Вероника вздрогнула и остановилась, а он зло скрипнул зубами: хотел показывать только хорошие стороны! С усилием улыбнулся и скрипуче попросил: – Можешь… побыть со мной немного?
Да, ночью мольбы давались намного легче. Гордеев напряжённо ждал ответа, а Вероника снова улыбнулась:
– Надо же. Всеволод Платонович не только приказывать умеет. – Смягчившись, она кивнула: – Конечно, я побуду с вами.
Вернулась к кровати и села. Гордеев опустился рядом и, попивая чай, свыкался с новым собой. Он видел, что Вероника нервничала, ведь он был почти обнажён, но ни капли неприязни не замечал. Это возбуждало, и Всеволод едва сдерживался, чтобы не повалить женщину на кровать и не впиться в её губы жадным поцелуем. Но он поклялся себе не быть как отец, а значит, сначала добьётся того, чтобы она сама попросила. В том, что это произойдёт, Гордеев не сомневался.
– Спасибо, – вернул он опустевшую чашку.
Благодарил не за чай, а за всё, что было между ними. За то, что она проявила милосердие и не оттолкнула, когда Гордеев, сражённый отчаянием и раздираемый ненавистью к отцу, прижимался к ней. За то, что не посмеялась над его слезами. За то, что тепло улыбнулась утром. За заботу…
Всеволод поднялся и объявил:
– Через пятнадцать минут встречаемся в машине. Едем в офис.
– А как же… – растерялась Вероника, но тут же взяла себя в руки и деловито кивнула. – Буду готова, Всеволод Платонович.
Она мгновенно преобразилась из домашней кошечки в бизнес-вумен, которую Гордеев привык видеть рядом с собой в офисе. Это усилило возбуждение, и Всеволод поспешил покинуть гостевую комнату, чтобы не подвергать себя большему соблазну. Может, дело в ребёнке, но вожделение к Веденеевой росло с каждым часом, и сейчас Всеволод не понимал, как не замечал её высокой груди и пухлых губ.
