«Элен… нет, Надя… как бы мне хотелось, чтобы всё было иначе».
У меня сердце замирает, когда читаю это его сообщение. Вообще не представляю, что с Димой сейчас. Где он? Что чувствует? С кем проводит время?
Какие странные вопросы, ведь совсем недавно я и помыслить не могла о том, чтобы не позвонить ему несколько раз на дню и не узнать, обедал ли он? Как добрался до работы? Что ему сказали на совещании?
Эти мелочи – а мелочи ли? – были обыденностью, составляющей мою привычную жизнь. А сейчас… сейчас я вообще ничего не знаю о своём муже – во всех смыслах этого слова.
«Надя, чёрт бы тебя побрал… Скажи, что мне всё привиделось!!!»
И я не выдерживаю. Набиваю короткое и злое: «Не привиделось. Элен – это Надя, а Надя – это Элен. И на этом ВСЁ!».
И нажимаю «удалить профиль». Вот так вот просто и легко, будто не было этих дней, когда переписывалась с собственным мужем и рассчитывала на то, что это позволит мне сохранить брак. Наивная и глупая. Это последнее, к чему мне вообще стоило прибегать.
Анкета удалена. Смотрю на пустой прямоугольник, где раньше была фотография Элен, на то, что теперь вместо каких-то мифических желаний и надежд есть только пустые строки, и меня передёргивает. На мгновение кажется, что я предала что-то очень важное. То, что было настолько во мне живо, что отказываться от этого – настоящее кощунство. И всё же поступить иначе я попросту не могла.
– Ладно, Шарапова, ты если что, звони мне. Приеду – напьёмся. Или не приеду… ой, в смысле тебя заберу из дома и всё равно напьёмся, – решительно предлагает Майя, припарковавшись возле моего подъезда.
– Окей, Май… Так и сделаем, – подмигиваю я подруге прежде чем выйти из её машины, и прекрасно зная, что в ближайшее время мы с ней вряд ли отправимся на попойку.
А через несколько минут мысли о том, чтобы в принципе поехать с Петровой хоть куда-то, вылетают из моей головы, когда я захожу в квартиру. Потому что сразу понимаю – Дима здесь. Мне даже не нужно видеть его обуви в прихожей или куртки, висящей на одном из крючков вешалки. Я просто чувствую присутствие мужа, и оно отзывается во мне желанием немедля сказать ему, чтобы он убирался на все четыре стороны.
А потом я слышу его голос из комнаты дочек. Так, казалось бы, привычно и обыденно, будто просто вернулась домой, а он всё это время общается с нашими детьми, которые счастливы. Вот и сейчас слышу довольные голоса – и Лизы, и Даны, – и от этого так щемяще-горько становится на душе.
– … ты ведь приедешь смотреть на выступление? – с придыханием уточняет младшая, и я сама замираю, ожидая его ответа. В последний раз он смотрел на отчётный концерт… дай бог памяти, когда? Да и смотрел ли хоть раз в принципе?
– Обязательно. Возьму целый выходной, чтобы точно ничего не пропустить.
Я бы раньше многое отдала, чтобы услышать эти слова от Димы и увидеть, что ему действительно небезразлично то, что происходит в жизни дочерей. Сейчас же уже ничему не верю.
– Привет-привет, – здороваюсь со всеми троими, распахивая дверь в комнату Лизы и Даны и врываясь без объявления войны в их маленький мир.
– Мам! Папа из командировки раньше вернулся! И приедет ко мне на выступление!
У Даны в голосе столько неподдельного восторга, что последнее, чего мне сейчас хочется – разуверять её в том, что папа, например, ни в какую командировку и не уезжал. Да я этого и не делаю. Я вообще не собираюсь разрушать тот мир моих детей, в который они так верят.
– Ну круто! – отвечаю я Дане, натянуто улыбаясь. Впрочем дочь неискренности в моих словах совсем не видит, целиком и полностью поглощённая своим маленьким сиюминутным счастьем.
Я же просто с силой впиваюсь в дверную ручку, и прежде, чем уйти в кухню, даю знак Диме, чтобы он присоединялся ко мне сразу же, как только сможет. Он смотрит в ответ, и это выбивает из колеи, и всё же… всё же нахожу в себе силы просто закрыть за собой дверь и просто пойти поставить чайник. А что скажу мужу, когда мы останемся наедине – не знаю. Впрочем, очень надеюсь, что хоть какие-то слова найдутся.
И что они будут правильными.
Пока завариваю себе чай, руки подрагивают. Чутко прислушиваюсь к происходящему в комнате девочек, но там всё спокойно. Слышатся тихие голоса, следом – Димин смех. И сейчас у меня это вызывает приступ неконтролируемого раздражения. Он вот так вот просто заявился обратно, уделяет время Лизе и Дане, и считает, что всё нормально? Что мы просто продолжим жить, будто ничего и не было? Прекрасно.
К моменту, когда муж всё же приходит в кухню, раздражение перерастает в злость, потому не жду, что же он мне скажет, и выпаливаю слова, которые вертятся на языке:
– Значит, приехал из командировки. И?
Он выглядит растерянным. Наверное, ожидал совсем другого приёма, но мне на это плевать. Пусть уже поймёт, что его тут никто видеть не хочет. Я – не хочу. И это главное.
– Что и? Даже чаю не нальёшь? – Он усмехается так по-родному привычно, что от этого сердце замирает. Приходится заставить себя отвернуться.
– Почему же? Налью. Но от необходимости всё прояснить тебя это не избавит.
Руки теперь уже ходят ходуном, когда наливаю Диме чай. Кладу ровно столько сахара, сколько он любит – две ложечки и ещё треть. И в ту чашку, которая «его». Это всё настолько автоматизировано, что мне самой от себя тошно становится. Наверное, подобное действительно может надоесть.
– Тогда давай проясним. Я сам здесь с этой целью.
А теперь меня бросает в другую крайность, за что тут же мысленно себя ругаю всеми возможными словами. Потому что испытываю… страх. Страх того, что Дима пришёл сюда не потому, что он хочет повернуть всё вспять и жить со своей семьёй, а потому что ему просто что-то неясно. И что когда он это выяснит – просто уйдёт.
Господи, ну почему всё это – на мою голову? За что? Нет, я правда не понимаю. Зачем мне всё это, когда меня болтает, словно хлипкую щепку в огромном водовороте, и я не осознаю уже, что именно должна делать, хотя ещё полчаса мне казалось, что я могу управлять как минимум своими эмоциями?
– Давай. С чего начнём?
Мне удаётся произнести эти слова относительно спокойным тоном. Я сажусь напротив Димы, но к чаю больше не притрагиваюсь. Кажется – отопью глоток – и меня вывернет наизнанку.
– С начала.
– Конкретнее.
– Куда уж конкретнее? Я хочу пояснить, почему я так поступил.
– Вот как? А это сейчас имеет значение?
– Что ты под этим подразумеваешь?
– Ну, причина твоего поступка на что-то может повлиять?
– Я надеюсь – она повлияет на всё.
– Ну, окей.
Он делает паузу, за которую я ни черта не могу успокоиться. Просто сажусь напротив мужа за стол и понимаю, что сейчас будет самый сложный разговор из тех, что были в моей жизни. Понимаю в который раз, что не мешает мне даже теперь удивляться тому, насколько всё стало сложным в отношениях с человеком, который вроде как должен быть мне ближе всех.
