– А меня ты вообще не забыл спросить, чего хочу я?
Он молчит, смотрит на меня так, что у меня снова внутри что-то сжимается. Во взгляде Димы то ли мольба, то ли заискивание. А может – всё вместе. Но я не должна реагировать на подобное. Не должна и точка.
– Пожалуйста, я тебя прошу.
– Нет. Я этого всего – не хочу.
– Надя, я очень тебя прошу.
– О чём? Посидеть с тобой за бокалом вина, потом лечь в постель, потрахаться и забыть о том, что ты сделал?
– Я не думал о сексе, когда вёз тебя сюда.
– А о чём ты думал? О партии в шахматы?
Отвернувшись к окну, я делаю глубокий вдох. Несмотря на те чувства, что рождает во мне близость мужа, я просто не имею права ему поддаваться. Да и не хочу этого. Пусть уже поймёт, что всё случившееся – совсем не детские игрушки.
– Надя, я ещё раз тебя прошу – давай проведём время вместе.
Его руки ложатся мне на плечи так внезапно, что я невольно вздрагиваю. И это становится тем спусковым крючком, который распрямляет туго сжатую пружину скопившегося напряжения.
– Я не хочу! Слышишь? Я не хочу! – кричу звонко, развернувшись к мужу и скидывая с себя его ладони. – Не хочу всего этого! И тебя не хочу. Отвези меня домой немедля!
На его лице появляется такое выражение, будто я его ударила. Сильно и болезненно. И в любой другой ситуации мне стало бы не по себе, но только не сейчас.
– Окей, – глухо выдавливает Дима из себя помертвевшим голосом. – Поехали.
В машину я сажусь с ощущением потери. Это какое-то совершенно новое чувство, которого не испытывала никогда раньше. Как будто прямо сейчас у меня отнимают что-то до боли важное, а я ничего не могу с этим поделать. Мало того – способствую этому всеми силами. Приходится держать себя в руках, чтобы не сказать и не сделать то, за что после буду себя корить.
А потом все мысли об этом исчезают, когда Дима трогается с места задним ходом и я понимаю, что мы… застряли. Двигатель ревёт, из-под колёс летят фонтаны снега. Муж вцепляется в руль с такой силой, словно это может помочь сдвинуть машину с места, а она только и делает, что дёргается, закапываясь в снег всё сильнее.
– Б*я… приехали, – выдыхает муж, и меня, в противовес тому, что испытываю, накрывает желанием запрокинуть голову и расхохотаться.
Даже не представляю, стоит ли сдерживаться. Ровно до тех пор, пока не начинаю нервно смеяться, чувствуя на себе пристальный взгляд Димы. Это всё действительно невероятно забавно – вся ситуация, до которой мы докатились, спустя столько лет. Вроде бы уже взрослые люди, а всё туда же.
– Так… Шарапов, а на этот случай у тебя хотя бы лопата имеется? – с трудом отсмеявшись, поворачиваюсь я к мужу, который смотрит на меня со смесью удивления и неуверенности. Вроде как тоже готов улыбаться, но не понимает, как это будет мною расценено.
– Лопата? Лопаты нет. Хотя, может, в доме есть.
– Отлично. Значит, ты сделал всё, чтобы меня сюда затащить, но не подумал о том, что станешь делать, когда мы здесь застрянем.
– Откуда я мог это знать?
– И то верно. Так, ладно. – Делаю вид, что крепко размышляю. Хотя, собственно, почему делаю вид? Этим и занимаюсь, начиная мысленно прикидывать варианты того, как выбираться из этой задницы. – Давай поищи лопату, будем откапываться.
– Может, до завтра подождём? А утром я вызову спецслужбы, ну или кого-нибудь ещё.
И почему меня это так неожиданно злит? Не потому ли, что Дима, так или иначе, добился своего? Пусть даже дело в том, чего он предугадать никак не мог, но ведь опять всё получается как нужно ему. И снова Шарапов получает необходимое просто по щелчку пальцев!
– Никакого завтра. Давай лопату, а если не найдёшь, вызывай вертолёт, спасателей с собаками, милицию… президента, но я хочу отсюда уехать.
На лице Димы выражение, которое я знаю до чёрточки. По крепко стиснутым челюстям, когда на щеках играют желваки, можно с уверенностью сказать, что он сейчас зол. Что в ответ бесит меня ещё сильнее.
Он выходит из машины и с такой силой захлопывает за собой дверцу, что я невольно отшатываюсь. И тут же иду следом, сама не знаю, зачем. Может, это желание проконтролировать, чтобы действительно он не сделал всё так, как нужно ему, а может – кипящая внутри злость, приправленная потребностью высказать хотя бы долю того, что поселил во мне мой собственный муж, когда решил, что ему хочется приключений.
– Лопата есть, – мрачно выдыхает он, когда мы достигаем небольшой пристройки, в которой хранится всякий инвентарь.
– Отлично. Давай мне.
– В каком смысле? – Дима оборачивается и в неверном свете от включённых фар я вижу растерянность, написанную на его лице.
– В таком, Шарапов. Буду разгребать то дерьмо, в которое ты меня втянул.
– Я втянул тебя в дерьмо?
– А как ты считаешь?
– Я просто хотел поговорить.
– А я просто предпочла бы помолчать. Давай лопату.
– Надя, это не смешно.
– А кто-то здесь смеётся? Я вообще не веселюсь с тех самых пор, как прыгала вокруг тебя зайчиком, пока ты написывал своей Элен.
– Не надо…
– Давай лопату.
Возникает пауза, за время которой воздух между мной и Димой становится настолько наэлектризованным, что мне кажется, будто я могу физически почувствовать это напряжение.
– Хрен тебе, а не лопата, – цедит муж и уходит обратно.
В его чётких движениях, когда начинает яростно откапывать машину, есть что-то странное. Будто бы рваное, неестественное, которое не пойму, как идентифицировать. Но чувствую, что что-то не так. Это скорее ощущение внутри, чем понимание, что всё не так, как обычно. Впрочем, очень скоро выясняется, что мне кажется неправильным – Дима отбрасывает лопату, закрывает лицо руками и вдруг… начинает содрогаться всем телом. И я не могу понять, что именно с ним происходит – смеётся ли он или же… рыдает. Только и нахожу в себе силы, что выдохнуть потрясённо:
– Шарапов… Ты чего?
Он отмахивается. Передёргивает плечами, когда подхожу и пытаюсь развернуть лицом к себе. Я же сама настолько растеряна, что не знаю, о чём и думать. Видела Диму плачущим лишь дважды – когда присутствовал при рождении дочерей, и тогда это казалось совершенно естественным, а сейчас… А сейчас, несмотря на удивление, которое испытываю, понимаю, что и это тоже, наверное, закономерно. Словно он делает то, чем я и сама занимаюсь в душе раз за разом – рыдает над осколками нашего брака. И неважно уже теперь, кто именно стал инициатором того, что нашей семьи больше нет.
– Надь… прости. Я сейчас, – шепчет, растирая лицо. Мне удаётся взглянуть на него раньше, чем муж снова отвернётся, и теперь уже сомнений нет – Дима действительно рыдал. Боже… до чего мы оба дошли! До чего довели друг друга. Это невыносимо.
