– Да, сдулся наш Петрович…
Дети за глаза не говорили ничего. Они приставали к нему день и ночь, советуя психологов. Навязывали на выходные внуков, раскладывали по его опустевшей без жены квартире всякую поучительную литературу. И звонили, звонили без конца.
Они не раздражали его, конечно нет. Он обожал их – и сына, и дочку. И внуков своих обожал так, что в груди сдавливало. Просто иногда ему хотелось побыть одному. Одному! Долго! Хотя бы два дня.
Но дети считали, что одному ему оставаться опасно. Он станет много думать в одиночестве. Не о хорошем думать, а о смерти. И это неизбежно приведет к депрессии. Так нельзя.
Коллеги не считали, что он сдулся, что утратил профессионализм из-за горя, что его подкосило как-то вдруг и сразу. Они считали, что у него сильно испортился характер. Он перестал шутить, улыбаться. Стал жестким, неразговорчивым.
А дела…
Дела он, как вел успешно, так и продолжал вести. И не то чтобы дни считал до пенсии, но ждал ее. Очень ждал. Чтобы побыть одному, в тишине и покое. На даче, где они жили с Таней последние годы безвылазно. Очень ему туда хотелось. Дети не разрешали.
– Нечего, пап, там тебе делать, – отрезала дочка, когда он заикнулся месяц назад. – От тоски выть? Успеешь еще. Вся старость впереди.
– Правда, батя, не стоит, – смущался сын, который никогда ему не давал указаний. Даже советовать опасался. – Тут ты рядышком. Мы рядышком. Бам-сс, и приехали, если что!
Вот этого «если что» Петрович боялся меньше всего. Он после ухода Тани вообще теперь ничего не боялся. В вопросах, которые касались его лично. За детей и внуков, конечно, он переживал и очень боялся. А за себя…
Плевать ему стало на себя без Тани. Плевать! Потому и запустил радикулит, который скрутил его на сороковой день после ее гибели. Скрыл ото всех, через страшную боль передвигая ноги. Не прокололся лекарствами. Не прошел курс массажа, как обычно. И вот теперь пожинал последствия.
Утром у него иногда даже слезы выступали, когда он пытался встать с кровати. Тело не слушалось. Боль скручивала поясницу. Стреляла в ноги, локти, шею. Он валился на подушки. Начинал глубоко дышать, снова пытался подняться. Дотягивался до обезболивающих таблеток, которые оставлял с вечера на тумбочке. Бросал пару под язык и ждал.
Через несколько минут боль притуплялась. Он вставал и шел в ванную. Там долго тер спину жесткой мочалкой, потом полотенцем. И завтракать шел уже молодцом. Но повторения болевого приступа ждал все время. Он мог его скрутить и в лифте, и за рулем, и на работе. И этого он очень боялся. Потому и стал угрюмым, молчаливым и необщительным.
Сегодня ночью ему приснилась Татьяна. Она привычно лежала рядом слева, гладила его по плечу и уговаривала сходить в поликлинику. Он должен был сделать снимок и показаться врачу.
– Стану я в очередях простаивать, – заспорил он с ней, хотя понимал, что не должен ей перечить, это неправильно, она уязвима.
– Так сходи в платную клинику, Сереженька. Запишись заранее. Сделай снимок сначала, а потом с ним уже на прием. Поделаешь уколы, массаж. И все пройдет. Ну не могу я видеть, как ты мучаешься. – Ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами. – Мне от этого так больно, Сереженька! Мне от этого так здесь больно…
Он проснулся в слезах. И даже резко поднялся с кровати, почти не почувствовав боли. И тут же в его прагматичном, атеистическом мозгу поплыли странные мысли.
А вдруг там и правда что-то есть? Вдруг она видит его мучения и страдает? И сон – это не вымысел, а послание? Ее послание.
И еще стоя на светофоре, он из машины позвонил в клинику неподалеку от его работы и записался на рентген. И следом на прием к врачу. И даже повеселел настолько, что удивил дежурного в отделе своей прежней улыбкой и какой-то смешной шуткой, на которые он прежде был горазд.
– Выздоравливаешь, Макашов? – пристально глядя на него после утреннего совещания, спросил начальник отдела полиции.
– В каком смысле, товарищ полковник? – спросил Сергей.
И про себя подумал, что он только-только собирался диагностироваться и пройти курс лечения.
– От боли своей душевной, майор, – проворчал полковник, опуская глаза. – Это хорошо. Жизнь, она продолжается.
– Так точно, товарищ подполковник, – с мягкой улыбкой отозвался Макашов.
Начальник никогда после ухода Татьяны не заводил с ним душещипательных разговоров. Не ругал и не жалел особо. Просто не трогал его до поры до времени. Сегодняшнее утро счел для подчиненного пробуждением, возвращением к жизни.
– В общем, так, майор. Принимай пополнение. – Полковник держал в руках тонкую папку с личным делом. – У тебя ведь уволились сразу двое сотрудников, так?
– Так точно.
– Один на пенсию вышел. Второй на вольные хлеба. Денег мало ему тут, видишь ли, платят. Но я-то знаю, что ушел он из-за тебя. – Полковник глянул на Макашова исподлобья. – Жестко ты с ним будто обошелся.
Сергей молчал.
– Не давал мзду брать за переквалификацию дел. – В ответ на удивленно вскинутые глаза Сергея полковник хмыкнул. – Я все знаю, что творится в моем отделе, майор. Все! Потому и держать этого мздоимца не стал. Нам с тобой немного до пенсии осталось, и такие ушлепки нам не нужны. И никому не нужны. Потому и держать его не стал. И наверх доложил, что у парня проблемы со здоровьем. Хотя проблемы у него с головой. Н-да… Двоих, конечно, я тебе обещать не могу. Но вот одного сотрудника тебе выбил. Переманил, так сказать. Должен тебе подойти по всем параметрам. Опыт. Характер. Хватка. Интуиция. Всего навалом. Пользуйся…
Майор Макашов тут же подумал, что человека, которого переманил полковник, будут готовить на его место. Ему до пенсии, так сказать, два понедельника, а преемника нет. Но полковник, угадав его мысли, замотал головой.
– Нет и еще раз нет. С жильем у человека проблемы после развода, а у нас квартира ведомственная освободилась. Вот и сошлись наши интересы. А тебя я отпускать не собираюсь, майор. Да и сам пока послужу. Все, ступай, знакомься.
Пока он шел к своему кабинету, думал, что со своей болячкой совсем перестал следить за содержимым «кофейной» тумбочки. Так они в отделе называли место, где хранились запасы кофе, сахара, чая, крекеров или безвкусных хлебцев. После увольнения коллег по отделу он туда даже не заглядывал. Не пил ни чай, ни кофе. Не хотелось. Воды мог из графина налить в стакан, и всё. Сейчас бы кофеек не помешал. Под разговор с новеньким.
Дверь его кабинета распахнулась прямо перед его носом, и оттуда выскочил следак Володин – известный бабник.
– Петрович, ну, блин, тебе подфартило! – протянул он, восторженно закатывая глаза и выставляя два оттопыренных больших пальца. – С тебя простава!
И умчался, чему-то хмыкая.
Вот сразу заныла душа у Макашова. Еще не входя в кабинет, почувствовал какой-то подвох. Не мог Володин восторгаться мужиком. Ни за что не мог. Неужели полковник ему в отдел бабу подсунул?! Он же…
