– Ну да, это муж Ларискин. Плюгавый, черт! – Она неодобрительно поджала губы. – Всю жизнь ей сломал. Возил ее туда-сюда, возил. Ребенка сделал и исчез. Что хоть натворил-то?
– Пока выясняем, – уклонилась от прямого ответа Эвелина и достала вторую фотографию. – А этот человек вам не знаком, Валентина Викторовна?
Та смотрела на худощавого пенсионера, выдававшего себя за Пантелеева, чуть дольше.
– Вроде тот самый мужик, который родственник. – Она с сомнением качнула головой. – Но старый какой-то.
– Так времени-то прошло сколько, Валентина Викторовна. Больше двадцати лет. Постарел наш дядя.
– Постарел. – Она помолчала, рассматривая свои ладони, и вдруг вскинула голову: – А фотографии дочки Ларискиной нет у вас?
Эва думала, что и не спросит.
– Есть.
Она достала снимок Лады, сделанный с портрета отличников учебы из института. Протянула ее паспортистке.
– Господи! Похожа на Ларочку-то как! Та тоже пригожая была в молодости. Здоровья не было, но симпатичная была. А эта… Ох, хороша девочка. Ох, хороша! Что же на могилку к матери не едет?
– Видимо, не знает о существовании такой могилы.
И Эва тут же вспомнила просьбу Пантелеева держать в тайне все то, что он им рассказал о матери Лады. И документы девушке никакие не показывать.
– У нас другая семейная легенда, господа полицейские, – пояснил он. – Лада прекрасно жила с этим двадцать два года. Пусть и дальше так же прекрасно живет.
Они не совсем поняли тогда его просьбу, но обещали до поры до времени держать его секрет в тайне. Теперь Эва все поняла.
Пантелеев выдал себя за ее отца. И воспитывал, как отец. Только вот почему было просто не удочерить ее? Почему было не дать ей свою фамилию?
– Видимо, что-то с его фамилией не так, Эва, – подсказал Петрович, когда она уже из гостиницы ему позвонила и доложила о результатах. – Почему он присвоил себе имя исчезнувшего человека? В чем причина? Кто он?
– Не знаю. Даже не могу догадываться, – фыркнула она, утрамбовывая в дорожную сумку легкую куртку мятного цвета.
Она никак не годилась в дорогу. И брючный комбинезон и ботиночки. Джинсы, тонкий пуховик, кроссовки – это было ее второй кожей. Она уже успела переодеться, складывала вещи. Сейчас поужинает, и в путь. Саша вызвался подвезти ее до аэропорта. Она же выполнила его просьбу и проехалась с ним по красивым местам. И вовсю нахваливала местные пейзажи. И даже ничуть не кривила душой.
– Если он был родственником ее мужа, то почему им не остаться? – продолжил развивать мысль Петрович. – Может, потому, что он им не был?
– Может быть.
– И как ему все это удалось?
– Что именно?
– И по его документам жить, и его дочь воспитывать, как свою. Работать… Слушай, насчет работы. – Макашов едва слышно чертыхнулся. – Тут такое…
– Какое?
– Кира Сергеевна мне при встрече папку показала архивную. Личную карточку Пантелеева Ивана Митрофановича.
– Из личного дела?
– Совершенно верно. Я только рот открыл, хотел попросить в обход всех бумаг и так далее. А она мне ее уже в руки сует. Знаешь, что там?
– Правильнее: кто там? – Эва присела на край кровати, качнулась. – Попробую угадать… Наш нынешний Пантелеев. Только много моложе. Так?
– Ну-у-у, с тобой даже неинтересно, Эва, – выдохнул разочарованно Петрович. – Хотел огорошить тебя новостью, а ты уже обо всем сама догадалась. Совершенно верно, капитан Янсонс. В личном деле фотографии самозванца. Фотографии тех давних лет. Его молодого.
– Кто подменил? Когда?
– Тогда, видимо, и подменил. И благополучно в архив отправил. В надежде, что никогда и никому в голову не придет поднимать это дело. Списано, зарыто, забыто.
– Зарыто?
– Конечно! Помнишь, что нам рассказывал законопослушный гражданин Новиков, пострадавший на заводе Киры в девяностых при аварии? Что Пантелеев не просто так уволился. Он исчез. Растворился. Он многим мешал. Его убрали. Как они многих убирали в то время. Неугодных! Кому могло в голову прийти доставать из архива дело убитого человека? Никому. Его постарались забыть. О нем постарались забыть.
– И кто-то этим воспользовался? Ты это хочешь сказать, Петрович?
– Да. Вопрос – кто? Кто сумел? У кого был доступ? У кого, кроме самих хозяев и сотрудников архива?
– У сотрудников отдела кадров, Петрович. Они могли запросто это сделать. Подшить в дело другие документы и отправить в архив.
– Ну да. И там могли совершить подлог. С ведома и по приказу или без оного.
В дверь постучали. Эва подняла голову, крикнула:
– Войдите.
– Кто к тебе? – поинтересовался Петрович.
– Сейчас узнаем. Перезвоню.
Она открыла дверь сама, потому что постучали еще раз и не вошли. На пороге стояла пожилая женщина – Валентина Викторовна. В мешковатой стеганой куртке, вязаной шапке и коротких лобастых сапожках. В руке старая сумка с потертыми ручками.
– Разрешите? – ступила она вперед.
– Конечно.
Та вошла, неуверенно ступая по ковровому покрытию, прошла к стулу возле туалетного столика. Присела, выдохнув. И тут же принялась рыться в сумке, которую поставила себе на коленки.
– Вы сказали, где вас можно найти. Если я что-то вспомню. Что-то важное. Вспомнить особо ничего не удалось, все вроде бы сказала. Но тут вот это.
Валентина Викторовна протянула Эве небольшую тонкую книжицу, обернутую белой бумагой.
– Что это? – Она взяла ее в руки.
– Это Ларисина трудовая книжка. Осталась у нас в паспортном столе после ее смерти. Я уже давно должна была ее утилизировать, а все берегла. Руки то не доходили, то не поднимались уничтожить. Документ все же. Может, пригодится?
Эва раскрыла трудовую книжку Пантелеевой Ларисы. Вернее – Прохоровой. Такую фамилию она носила до замужества. Записей было много. Работа менялась часто. Нигде больше полугода Лариса не работала. Много и часто болела. Последняя запись была сделана в ЖЭКе. А вот предпоследняя…
– Я знаю, кто сделал подлог документов в архиве, товарищ майор! – выкрикнула она вибрирующим от волнения голосом, позвонив сразу, как паспортистка ушла.
– И кто же?
– Это сделала Лариса Пантелеева – законная супруга Пантелеева Ивана Митрофановича. – Она работала в архиве, принадлежащем заводу Киры Сергеевны Андреевой. Надо только сопоставить даты. Надо только сопоставить…
Глава 16
Гена сидел за столом, низко опустив голову, и ковырял ноготь большого пальца на левой руке. Встреча, которую он назначил Гарику, должна была быть последней. Больше он не придет никогда. И никогда больше не возьмет его денег.
