Разросшийся в груди ком не давал нормально говорить. Было некомфортно и как-то неловко даже перед этой доброй женщиной, решившейся навестить ее и рассказать правду. Разговаривает, как удавленная.
– Понятно, понятно. Я тебя не виню. Иди ко мне.
И Валентина Викторовна широко развела руки. И Лада вдруг, сама того не ожидая, упала ей на грудь, обняла. Тут же почувствовала, как руки женщины смыкаются на ее спине, поглаживают. Осторожно так, ласково. Это было такое незнакомое ощущение. Она и подумать не могла, что можно чувствовать себя такой защищенной в объятиях простой слабой женщины. Защищенной и маленькой, слабой и…
И слезы, которых она ждала со дня гибели Ильи, хлынули из глаз. Лада разрыдалась.
– Мама… Мамочка… – шептала она, хватаясь руками за воротник чужой куртки. – Я даже не знала, что она у меня есть!
– Ну, конечно, есть, глупенькая. То есть была. У каждого ребенка есть мама, – дребезжащим голосом приговаривала Валентина Викторовна, поглаживая ее по спине, голове, вытирая мокрые щеки. – Ну что ты, что ты… Все хорошо.
– Я ненавидела ее, всегда ненавидела, думала, она меня бросила. А она просто была больна. И умерла давно. И…
– И любила тебя больше жизни самой. Ей же нельзя было рожать, детка. Врачи не разрешали. А она решилась. И вон ты какая у нее выросла. Какая красавица!
– А я не знала… Все эти годы не знала…
Лада ревела, как в далеком детстве, когда еще могла самозабвенно реветь на руках у отца, обхватив его шею руками. Валентина Викторовна говорила ей что-то. Что-то очень трогательное и правильное, и от этого она ревела еще сильнее. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, не позвони таксист от подъезда.
– Я сколько буду ждать, девушка! – возмутился он.
– Сейчас. Уже сейчас.
Лада пошла провожать женщину на улицу. Долго махала вслед отъехавшему такси и без конца шептала:
– Я приеду. Я обязательно приеду. К маме… К моей маме…
Вернувшись домой, она застала отца на кухне. Тот с хмурым лицом жевал бутерброд и вопросительно смотрел то на нее, то на стол, на котором стояли две тарелки и две чашки.
– У нас были гости? – неприятным голосом поинтересовался он. Глянул ей в лицо. – Ты плакала?
– Сколько сразу вопросов, папа. – Лада усмехнулась и начала убирать со стола. – У меня они тоже есть.
– Они? – Он перестал жевать, глядя исподлобья.
– Да, вопросы. Они у меня тоже к тебе есть.
– Спрашивай, отвечу. Но сначала ты ответь мне: кто это был? Что это за толстая тетка? Я срисовал ее, когда вы обнимались у подъезда у такси. Это не мать Ильи?
– Нет. – Лада вяло водила салфеткой по столу, сметая крошки.
– А кто это?
– Это подруга моей мамы, которая не бросала меня. Не оставляла на вокзале на скамейке вот таким крошечным сверточком. – Лада развела руки сантиметров на сорок. Глянула со злой усмешкой. – Зачем тебе была нужна эта легенда, папа? Зачем? Чтобы я не искала своих настоящих родителей?
– Да, – ответил он после паузы и повернулся к ней спиной, опираясь кулаками в подоконник.
– Ну почему?!
– Потому что ты не нашла бы их среди живых, – ответил он, подумав. – И только наделала бы много шума. Много ненужного шума. Я же не знал тогда, что судьба так жестоко обойдется с нами.
– Что ты имеешь в виду?
– Что пошлет тебе в женихи ее сына. Господи, я, когда узнал, чуть с ума не сошел! Как так?! Как такое возможно?! – Не поворачиваясь к ней, он воздел руки к потолку, задрал голову. – Кто там – наверху – этим правит? Почему моя дочь?! Почему так?!
– Что ты имеешь в виду, папа?
Лада, обессилев, опустилась на стул, оставила в покое бесполезную салфетку. У нее не вышло собрать крошки, она возила их по столу туда-сюда.
– Почему он?! Почему из миллиона парней ты выбрала именно его?! Лада! Как так?!
Он резко обернулся, глянул на нее с такой болью, что у нее снова защипало в глазах.
– Папа? Что? При чем тут Илья? И мой выбор?
– Илья? Илья ни при чем, детка. Зато причем его мать. Это чудовище! Безжалостное, коварное, подлое.
– Папа? Не пугай меня! Что ты от меня скрываешь, что?!
Лада снова почувствовала, что плачет. Ну вот, подумала она тут же, и оправдался прогноз доктора, которого она сочла бесполезным. Один стресс пришел на помощь другому, вытесняя его, делая не таким болезненным. Она плачет, плачет и не может остановиться. И лицо отца перестало быть невидимым. Оно привычно узнавалось: морщинистое, волевое.
– Папа? Говори! – потребовала она, вытерев щеки кухонной салфеткой. – Почему тебя так потрясло мое знакомство с Ильей?
– Потому что это его мать убила твоего отца. Твоего родного отца, – проговорил человек, которого она считала своим отцом всю свою сознательную жизнь. – Не сама, конечно. Руками своего помощника. Но это она.
– Кира Сергеевна?! Мама Илюши?! Она что?
– Она отдала приказ убить твоего отца. По ее приказу его зарыли в землю.
Глава 24
– Капитан, что у тебя по прописанному к девяносто шестой квартире инвалиду?
– Некто Рюмин Сергей Николаевич, шестидесяти лет от роду. Не женат. Но соседи, те, кто проживает в его подъезде давно, уверяют, что когда-то за ним ухаживала какая-то женщина.
Эва рассеянно ездила кофейной чашкой по столу, вырисовывая узоры. Мыслями, понятно, была очень далеко. Где именно, Макашову не хотелось догадываться. Он тут недавно подслушал ее телефонный разговор с ее бывшим мужем – Геннадием Изотовым. Невольно подслушал, не специально. И был неприятно поражен теми интонациями, что звучали в ее голосе.
Это звучало для его ушей отвратительно!
Игриво, зазывно, соблазнительно. Он разозлился. И когда она попыталась рассказать, что ей удалось узнать у своего бывшего мужа, он ее резко остановил:
– Я попросил бы тебя, капитан, не привлекать к расследованию посторонних. Особенно тех, кто сливает информацию за деньги заинтересованным лицам.
Эва смотрела на него ровно десять секунд. Сначала заглянула в потемневшие от злости глаза. Потом съехала взглядом на тесно стиснутые губы. И с кивком произнесла:
– Принято, майор.
Все, больше он никаких посторонних телефонных разговоров не слышал. И вообще никаких, если разобраться. Эва закрылась. Нет, она докладывала, регулярно докладывала о ходе следствия. Она металась по городу, она рвала жилы, если уж честно. Но доверие между ними исчезло. Они больше не «трепались» за чашкой кофе. Одна докладывала, второй делился своими соображениями.
– Ты слышишь себя, капитан?
Он разозлился не на ее рассказ, а на то, что она упорно не смотрела в его сторону.
