– Какая-то женщина! Когда-то давно! Ты капитан полиции или сказочник? Конкретика! Мне нужна конкретика!
– Конкретики нет, товарищ майор. – Эва ниже опустила голову, чашка заскользила по столу быстрее. – Никто не был знаком с этой женщиной и не помнит, когда это было. Но больше десяти лет назад или чуть меньше.
– Как они узнали, что она за ним ухаживает? В пакет с продуктами заглядывали? В дом заходили, когда она совершала водные процедуры? – Он уже почти орал.
– Нет. Не заглядывали, не заходили. Эта женщина вывозила Рюмина на прогулку на инвалидной коляске. Ежедневно. Невзирая на погоду. Возила по двору, выезжала с ним в сквер, оттуда в парк. Потом обратно тем же маршрутом. И так каждый день. Потом она исчезла. Может, уехала, может, умерла. И Рюмин был помещен в Дом инвалидов.
– Может, уехала! Может, умерла! – проворчал он на повышенных тонах. – В собесе, капитан, не пробовала выяснить? Может, там о ней что-то знают?
Его «может» прозвучало очень ядовито. Он хотел ее задеть. Но Эва осталась спокойной, лишь на скулах загорелись два розовых пятна.
– Пробовала, товарищ майор, – ответила она тихо. – Никто не приставлял к Рюмину сиделку. Женщина была добровольцем.
– Или женой?
– Нет, не женой. Он холост по документам.
– А в интернате? Там что говорят? С ним ты не пыталась встретиться там? Он способен разговаривать? Соображает вообще?
– Да, по сведениям медперсонала, он адекватен. Вполне адекватен. Просто обездвижен. И очень слаб. Я приезжала туда трижды, он не смог со мной говорить, потому что все время спал. Или мне говорили, что он спит. Брать штурмом Дом инвалидов я не решилась, уж извините.
Розовые пятна на ее высоких скулах заалели ярче. Макашову сделалось неловко.
– Извини, – нехотя буркнул он и принялся рыться в ящиках стола, хотя никакой необходимости в этом не было.
Эва промолчала, поигрывая с чашкой.
Нет, так долго продолжаться не может! Он идиот. Он приревновал. Тупо приревновал ее к бывшему мужу, а теперь, используя свое служебное положение, срывает на ней свое раздражение. Надо объясниться. А как? Признаться, что приревновал? Тогда у нее возникнут вопросы. А он неспособен на них ответить. Даже себе.
– Извини, Эва. Навалилось. – Он потер лицо руками, жалко улыбнулся. – Начальство дергает. Грозится на пенсию раньше срока отправить. А я не хочу.
– А еще чего ты не хочешь, майор?
И она вскинула на него глазищи, как выстрелила.
– Я… Не хочу? Чего еще?
Она медленно кивнула, не отводя взгляда. Он принялся сглатывать, но во рту было сухо. Язык шершавый, колкий. В висках долбит.
Правду? Надо было говорить только правду. Вранье она распознает сразу. И это только все усугубит.
– Еще я не хочу, чтобы ты общалась со своим бывшим мужем, – выпалил он на одном дыхании.
– Это я уже слышала.
– По причине… – начал он.
Но она его перебила.
– И причину ты озвучил, Петрович.
– Да, я озвучил, но не ту.
Твою мать! Он покраснел! Как девица.
– А какова же истинная причина этого запрета, Петрович?
Эва медленно встала и медленно пошла в его сторону. Ему даже показалось, что она не идет, а плывет по кабинету, и ее модные кожаные ботинки не касаются подошвами пола. Чертовщина какая-то!
Она подошла к его столу, оперлась о него руками. И склонилась так низко к его лицу, что он рассмотрел нежный пушок над ее верхней губой.
– Попробую угадать, – проговорила она, наклоняясь еще ниже. – Ты ревнуешь?
И прежде чем она впилась в его рот губами, он успел ответить:
– Да!..
… – Как считаешь, сейчас он тоже спит?
Петрович тщательно делал вид, что ничего такого не произошло. Что ее поцелуй – затяжной и пьянящий – это какая-то ошибка или месть за его грубость. Между ними нет и ничего такого быть не должно. Это помешает работе. И он всем своим видом дал ей это понять. Сначала ответил на поцелуй, а потом резко оттолкнул ее. И старательно увел разговор в сторону. И даже предложил вместе съездить в Дом инвалидов.
Эва улыбалась ему одними глазами. Послушно кивала. То есть давала ему понять, что принимает правила его игры. Но…
Но все поменялось. После того как он признался ей, что ревнует. После ее поцелуя. Все поменялось! И он бы не сказал, что в худшую сторону. Неловко было – это да. И говорить не знал что, слова глохли, оседали на нёбе.
Но все поменялось. И ему от этого было хорошо.
До интерната они ехали молча. Петрович просто вел машину. Эва просто копалась в телефоне. Но она косилась на его руки, сжимающие руль, и как-то непривычно дышала. А он, замечая ее тайные взгляды, странно волновался. Странно и забыто.
– Если они сейчас снова скажут, что он спит, я пойду на абордаж, – грустно пошутила она, рассматривая вывеску на трехэтажном кирпичном здании. – Петрович, а тут дорого.
– Вижу.
Он вертел головой, подмечая удивительный порядок на клумбах с проклюнувшимися цветами, недавно покрашенные скамейки, тщательно выбеленные стволы деревьев.
– Кто же платит за Рюмина, интересно? – спросил он.
– Не знаю. Может, квартиру свою подписал?
– Это вряд ли. Он инвалид первой группы. С этим все сложно. До его смерти никто не посмеет распорядиться его имуществом. А оно, как мы видим, еще числится за ним. Значит, есть кто-то, кто его охраняет.
Эва вопросительно на него глянула.
– Я не знаю, кто! – ответил он с чувством. – Но сама знаешь, как часто поступают с бедными одинокими больными людьми ради наживы.
– Знаю.
– А он до сих пор жив.
– Кто это может быть? – Эва принялась давить кончиками указательных пальцев на уголки губ. Взгляд сделался поплывшим. – Когда я была здесь в прошлый раз, мне сказали, что пациент устал после долгого общения с гостем. Мне отказались назвать его имя. Может, ты, Петрович, будешь убедительнее?
– Идем. Попробуем.
Они прошли гравийной дорожкой до входа. Поднялись по пяти облицованным ступеням. Толкнули дверь.
– Тихий час! – громко шикнула на них девушка из-за стойки. – Вы куда, граждане?!
Макашов тут же полез за удостоверением. Сделал суровое лицо.
– Дело не терпит отлагательств, уважаемая… – Он скосил взгляд на левую половину ее халатика на груди, где было вышито имя. – Уважаемая, Светлана Игоревна.
– Что за дело? Начальства нет. Оно обычно к этому времени разъезжается. А к вечеру собирается снова. Я даже не могу…
– Вы все сможете. Сможете, если захотите. – Он проникновенно глянул. – Если захотите спасти жизнь одному из ваших пациентов.
