Выхожу в гостиную и там, на кофейном столике, нахожу открытую коробку с пиццей. На одном из немногих оставшихся треугольных ломтиков кто-то положил рядом с кружочками пеперони головки одуванчика. Все ясно. Это Оук пытается объяснить Тарин правила игры в «Ракетную лигу».
Сейчас они оба настороженно смотрят на меня.
– Эй, – говорю я своей сестре-близнецу. – Я могу с тобой потолковать?
– Легко, – отвечает Тарин, поднимаясь с дивана.
Я возвращаюсь в спальню Оука и устраиваюсь на краешке его кровати.
– Я хочу знать, не явилась ли ты сюда потому, что тебе велели это сделать, – говорю я. – Я хочу знать, не ловушка ли это, которую расставил на меня Верховный король, чтобы соблазнить меня нарушить условия моего изгнания.
Тарин удивлена, но, к ее чести будет сказано, не спрашивает меня, как подобные вещи могли прийти мне в голову. Она прижимает руку к животу, распрямляет пальцы.
– Нет, – отвечает Тарин. – Но я сказала тебе не все.
Я жду, не догадываясь еще о том, что она имеет в виду.
– Я думала о нашей маме, – говорит она, наконец. – Я всегда считала, что она покинула Эльфхейм из-за того, что полюбила нашего смертного папу, но теперь я в этом не уверена.
– Не понимаю, – говорю я.
– Я беременна, – шепотом сообщает Тарин.
На протяжении столетий смертных женщин ценили за то, что те могли зачать ребенка от фейри. Наша кровь не такая холодная, как у народа.
Женщине-фейри, можно сказать, повезло, если она сможет выносить хотя бы одного ребенка за всю свою непомерно долгую жизнь. Большинство из них даже на это не способно. И совсем другое дело – смертная жена. Все это я знаю, но как-то никогда не задумывалась над тем, что у Тарин и Локка может быть ребенок.
– Вау, – говорю я, останавливая свой взгляд на руке сестры, которой та прикрывает живот. – Ого.
– Ни у кого не должно быть такого детства, какое было у нас, – говорит она.
Интересно, как она себе это представляла? Воспитывать ребенка под крышей дома Локка, чтобы тот издевался над ними обоими? А может, вообразила, что если сбежит, то Локк выследит ее с ребенком так же, как выследил нашу маму Мадок? Не знаю. И в том, что мне следует дальше отталкивать Тарин, тоже не уверена. Сейчас, как следует отдохнув сама, я начинаю замечать в сестре признаки сильной усталости. Глаза красные. Черты исхудавшего лица заострились.
Я понимаю, что Тарин пришла сюда потому, что ей больше некуда было пойти, и при этом знала, что у нее нет ни единого шанса на то, что я соглашусь ей помочь.
– Он знал? – спрашиваю я наконец.
– Да, – отвечает она и замолкает, словно вспоминая свое объяснение с Локком. И, возможно, сцену убийства тоже. – Но я об этом еще никому, кроме него, не говорила. Только тебе. А разговор с Локком… Ну, ты уже в курсе, как он прошел.
Я не представляю, что сказать на это, но когда Тарин беспомощно делает шаг навстречу, я прихожу в ее объятия и склоняю голову ей на плечо. Я знаю, что есть множество вещей, о которых я должна ей рассказать, и множество вещей, о которых она должна рассказать мне. Я знаю, что мы не были добры друг к другу. Я помню, что она причиняла мне боль, причем гораздо более сильную, чем сама могла себе представить. Но, несмотря ни на что, она по-прежнему моя сестра. Моя овдовевшая, беременная сестра-убийца.
* * *
Спустя час я уже собрала вещи и готова к отъезду. Тарин посвятила меня в детали распорядка своего дня, о народе, с которым регулярно общается, о том, как она управляет поместьем Локка. Она дала мне пару перчаток, чтобы скрыть с их помощью мой недостающий палец. Сняла свое элегантное платье из паутины и стеклянной пряжи. Теперь его буду носить я. Мои волосы уложены так, чтобы приблизительно напоминать прическу Тарин. Сестра переоделась в мои черные легинсы и свитер.
– Спасибо тебе, – произносит она слова, которых никогда не услышишь от народа. Благодарность у фейри считается грубостью, опошляющей сложный процесс одалживания и возврата долгов. Но смертные вкладывают в слова благодарности совершенно иной смысл, вообще не имеющий никакого отношения к долгам.
Тем не менее я отмахиваюсь от слов Тарин, отвечая ей:
– Не за что.
Следом подходит Оук, хочет, чтобы я взяла его на руки. Хотя ему всего восемь лет, у него уже вытянувшееся мальчишеское тело с длинными руками и ногами.
– Обними меня, – говорит он. На его языке это означает, что сейчас он сам запрыгнет на тебя и обхватит за шею так, что едва не задушит. Я выдерживаю это испытание, обнимаю Оука, затем осторожно ставлю на пол.
Я снимаю с пальца кольцо с рубином – то самое, которое Кардан украл у меня, а затем мне же и вернул, когда мы с ним обменивались клятвами. Это кольцо никак не может быть у меня, если я собираюсь выдавать себя за – Тарин.
– Сможешь сохранить его до моего возвращения? – спрашиваю я.
– Сохраню, – торжественно обещает Оук. – Только ты скорее возвращайся. Я буду по тебе скучать.
Я удивлена и тронута его нежностью, особенно после нашей последней с ним стычки возле рощицы.
– Вернусь сразу же, как только смогу, – обещаю я, целуя его в лоб. Затем прохожу на кухню, где меня ждет Виви. Вместе с ней мы выходим из дома на поросшую травой лужайку, где она вырастила несколько кустиков крестовника.
Тарин плетется следом за нами, теребит рукав надетого на ней свитера.
– Ты уверена? Точно? – спрашивает Виви, срывая под самый корень один стебель крестовника. Я смотрю на нее. Фигура Виви скрывается в тени, только на волосах лежит отблеск уличного фонаря. Обычно волосы Виви выглядят просто каштановыми, как у меня, но при правильном освещении видны вплетенные в них золотые, с зеленым отливом нити.
Виви никогда не тянуло в Фейриленд так же сильно, как меня. Возможно, потому, что она сама фейри и свою родину постоянно носит с собой?
– Ты же знаешь, что я уверена, – отвечаю я. – Ну а теперь, может быть, расскажешь мне, что там у вас с Хизер?
Виви отрицательно качает головой.
– Останься в живых, если хочешь узнать об этом, – говорит она, а затем дует на сорванный крестовник. – Конь, встань и отнеси мою сестру туда, куда она тебе прикажет.
Не успев упасть на землю, цветущий стебелек превращается в тощего желтого пони с изумрудными глазами и гривой из кружевных листьев.
Пони фыркает и нетерпеливо бьет копытами, ему не меньше, чем мне, хочется поскорее подняться в воздух.
* * *
Поместье Локка осталось точно таким же, каким я его помню – высокие шпили башен, замшелая черепица, густо увитые жимолостью и плющом стены. Во дворе сложным узором извивается лабиринт живой изгороди. В целом поместье выглядит словно сошедшее со страниц сказки, этакое выдуманное место, где царят покой и любовь и где никогда не знают боли.
