– У меня не было никакой возможности узнать заранее, что он придет за Тарин, – продолжаю я убеждать ее. – И здесь я остаюсь до сих пор только потому, что не придумала еще, как сбежать. Пыталась сделать это сегодня ночью, но не смогла. Помоги мне сбежать. Помоги мне, и впредь никогда больше меня не увидишь.
Она смотрит на меня так, словно я требую от нее чего-то невообразимого.
– Если ты исчезнешь, он подумает, что я приложила к этому руку.
Трясу головой, наскоро придумывая план.
– Напиши Виви. Она может забрать меня. А я оставлю записку, что поехала погостить у нее и навестить Оука. И пусть Мадок никогда не узнает о том, что Тарин здесь не было.
Ориана отворачивается, наливает в крохотные стаканчики темно-зеленый травяной ликер.
– Оук. Мне не нравится то, каким он становится в мире смертных.
Мне хочется визжать от досады на такую резкую смену темы для разговора, но сдерживаюсь и молчу. Представляю, как Оук сидит за столом и размешивает в своей миске разноцветные кукурузные хлопья.
– Мне тоже это не нравится.
– Если Мадок станет Верховным королем, Оук вернется домой, – протягивает она мне крохотный стаканчик. – Он не захочет встать между Мадоком и короной, а значит, будет в безопасности.
– Помнишь свое предупреждение насчет того, как опасно быть рядом с королем? – Я жду, когда она сделает глоточек ликера, и только после этого пробую его сама. Горький, травянистый на вкус, он наполняет мой рот ароматами розмарина, крапивы и чабреца. Я морщусь, хотя не могу сказать, что ликер мне не понравился.
– Но ты-то сама вела себя совершенно иначе и не боялась быть рядом с ним, если помнишь, – бросает на меня раздраженный взгляд Ориана.
– Это верно, – соглашаюсь я. – И я заплатила за это.
– Я не выдам тебя, Джуд. И отправлю послание Виви. Но действовать против Мадока и сама не стану, и тебе не дам. Хочу, чтобы ты дала мне обещание не делать этого.
Как королева Эльфхейма, я являюсь той, против кого выступает Мадок. Не скрою, мне приятно сознавать, что Ориана так мало знает обо мне. Но эту приятную мысль вытесняет другая, тревожная. Я представляю, в какой, гораздо большей, чем сейчас, опасности я окажусь, если обо мне узнает Мадок. Он найдет способ использовать меня в своих целях. Как бы ни была я испугана, находясь здесь рядом с ним, на самом деле, мне следовало бы опасаться его гораздо, гораздо сильнее.
Я смотрю Ориане прямо в глаза и, как никогда искренне, лгу ей.
– Обещаю.
– Хорошо, – говорит она. – Ну а теперь скажи, зачем тебе понадобилось шнырять вокруг Эльфхейма, прикидываясь Тарин?
– Она сама меня просила, – отвечаю я, приподнимая свои брови и дожидаясь, пока она поймет.
– Но зачем ей… – начинает Ориана, но не договаривает, а помолчав, тихо, словно для себя, произносит: – Дознание. Вот как.
Я делаю еще один глоточек травяного ликера.
– Я беспокоилась о твоей сестре, когда она осталась одна при дворе, – говорит Ориана, сводя к переносице свои бледные брови. – Ее семейная репутация разлетелась в клочья, а леди Аша возвратилась назад, явно увидев возможность усилить свое влияние на придворных, поскольку ее сын теперь сидит на троне.
– Леди Аша? – эхом повторяю я, удивленная тем, что Ориана видит в ней угрозу, особенно для Тарин.
Ориана встает и берет письменные принадлежности. Вернувшись с ними, она вновь садится за стол и начинает писать записку Виви. Быстро набросав несколько строк, она говорит, подняв на меня взгляд:
– Никогда не думала, что Аша вернется.
Вот что случается, когда людей бросают в Башню Забвения. О них забывают.
– Она появилась при дворе примерно в одно время с тобой, верно? – говорю я. Ну, не могу же я напрямую напомнить, что Ориана тогда сама была любовницей Верховного короля. И хотя ребенка она ему не родила, слухов наслушалась немало. Ведь что-то заставило ее сделать замечание, которое она сделала.
– Твоя мать, как ты знаешь, одно время дружила с леди Ашей. У Евы была большая тяга к злу. Поверь, я говорю это, вовсе не желая обидеть тебя, Джуд. Склонность к злу – это черта характера, недостойная ни презрения, ни гордости.
«Я знала твою мать, – это было самое первое, что сказала мне леди Аша. – Знала множество ее маленьких тайн».
– А я и не подозревала, что ты была знакома с моей мамой, – говорю я.
– Я не очень хорошо ее знала, – замечает Ориана. – И не мне судить о ней.
– А я и не прошу тебя об этом, – парирую я, хотя на самом деле мне очень хочется расспросить ее о маме.
Прежде чем Ориана успевает положить перо, с его кончика скатывается на бумагу капелька чернил и оставляет маленькую кляксу. Ориана складывает и запечатывает письмо Вивьен.
– Леди Аша была великолепна и жаждала признания со стороны Верховного короля. Их любовная связь была недолгой, и Элдред, я уверена, не думал о том, что она может иметь серьезные последствия. И, пожалуй, слишком поспешно стал сожалеть о том, что Аша родила ему ребенка. Но это, возможно, было каким-то образом связано с пророчеством.
– С пророчеством? – переспрашиваю я. Помнится, Мадок упоминал что-то похожее и тоже связанное с его судьбой, когда пытался уговорить меня объединить наши силы.
– Самый младший принц был рожден под дурной звездой, – пожав плечами, начинает отвечать мне Ориана. – Но при этом он все же был принцем, и, родив его, Аша закрепила за собой свое место при дворе. Она обладала огромной разрушительной силой и напористостью. Страстно желала обожания. Ей хотелось сильных переживаний, ощущений, побед, всего того, что требовало конфликта, интриг и врагов, разумеется. Она ни к кому не бывала добра, ни с кем не дружила в отличие от твоей сестры.
«Интересно, была ли она так же жестока и с самой Орианой?» – думаю я и говорю, вспоминая о стеклянных шарах в комнатах Элдреда и заключенной внутри них памяти:
– Как я понимаю, она не слишком добра была и к принцу Кардану.
– Нельзя сказать, что она не одевала принца в меха и бархат, но, однажды одев, не меняла их до тех пор, пока они не превращались в лохмотья. Нельзя сказать, что она не давала ему отборные кусочки ямса и пирожные, но, накормив его однажды, на долгое время забывала о нем, и принцу приходилось воровать себе еду на кухне. Я не думаю, что она любила его. Впрочем, я сильно сомневаюсь в том, что она вообще кого-нибудь любила. Так что принц был сначала обласкан, одет, накормлен, а затем забыт и заброшен. Что тут сказать? С ней принцу было плохо, но еще хуже – без нее. А в общем, они одного поля ягоды.
Я вздрагиваю, представляя, какой одинокой была жизнь Кардана. Понимаю его гнев и его страстную жажду любви.
«Голодающему никакой банкет слишком обильным не покажется», – вспоминаю я слова Мадока.
