Дворец представлял собой длинное сооружение, вход которого был обращён на площадь, мощённую булыжником, достаточно вместительную для конных построений и боевых колесниц. Оно было самым высоким в Ворганоне. Выше него был лишь огромный частокол с красовавшимися на нём оружейными трофеями, который огораживал священное пространство неметона
[30]. Озисмские воины пригласили нас войти в королевские покои. Главный вход напоминал врата самого города и позволял въезжать во дворец на лошади. Над ним висело с десяток человеческих черепов, пригвождённых к наличнику. Таким образом, хозяин показывал, что принадлежал к воинскому роду и что всякому, кто предстанет перед ним с дурными помыслами, – несдобровать.
Королевское жилище состояло всего из одной залы, большой и просторной, словно роща в ночи. Скрывшийся день более не пробивался лучами в дымницу, и освещение теперь исходило только от двух костров на полу, на которых жарились свиные туши. При свете огня ряды столбов плясали, будто тени деревьев в буковой роще, а остов сооружения словно и вовсе растворялся в этом лесном мраке. Многочисленных домочадцев короля сложно было разглядеть, они скорее угадывались по смутным очертаниям теней, которые изредка облизывали золотистые блики языков пламени.
Нас проводили до деревянной скамьи, стоявшей вдоль стены и покрытой шкурами и мягкими пледами. Хоть мы и сидели в тени свода, отдельно от круга, в котором в скором времени должны были расположиться король и его приближённые, выделенное место всё же находилось не возле двери, среди бродяг и просящих милостыню. Нам предстояло делить яства с воинами, пастухами и служителями искусства, что являло собой весьма почтенный приём для гостей, которых ещё не представили.
Я догадался о приближении правителя по внезапно ворвавшейся толпе. Там было несколько героев, щитоносцев, копейщиков и совет мудрецов, которых охраняла стая больших собак. В сумерках среди этой сумятицы различить монарха было не так-то просто. Все они расположились вокруг главного очага. Трапеза была обыденной, поскольку вместе с мужчинами на ней присутствовали и женщины, в том числе и почтенного возраста. И только в последний момент я распознал Гудомароса: в сопровождении своего жреца он плеснул на пол немного эля и бросил кусок мяса, принося его в дар богам Преисподней. После этого ритуала слуги и пажи начали разносить еду. Атмосфера была мирной, скорее даже дружественной. Никто не посмел ни возразить, ни потребовать себе «кусок героя». Он был отдан старейшему воину, на вид уже не столь внушительному, и никто это не оспаривал. Нам же Альбиос дал понять, что заявлять о себе было ещё не время.
Мы поели спокойно, вволю, запивая наполненными до самых краёв кружками эля. Сидевшие рядом гости весело беседовали между собой, изредка бросая на нас любопытные взгляды, но, в отличие от простого народа, из вежливости воздерживались от расспросов, пока мы не наелись досыта. Из королевского круга доносились обрывки бесед вперемежку с музыкой. Приставленный к королю бард оказался молодым юношей неприглядной наружности, который всё же не был обделён обаянием. Мне, невеже, его голос показался более проникновенным, чем голос Альбиоса, однако мой спутник слушал своего соперника с насмешливой улыбкой, уверенный в своём превосходстве.
Когда животы наши были плотно набиты, к нам подошёл один юнец. Этот щёголь с обесцвеченными и заплетёнными в косу волосами, одетый в хитон из яркого тартана
[31], несомненно, был отпрыском знатной семьи, отданным в пажи к Гудомаросу. Трижды осведомлялся он о том, отдохнули ли мы с дороги, утолили ли мы голод и жажду и не желаем ли ещё чего-нибудь. И только когда он убедился, что нам всего было вдоволь, сообщил, что королю угодно нас видеть.
Едва поднявшись на ноги, мы почувствовали, что все взоры в зале были обращены на нас. В королевском кругу люди потеснились, освобождая нам место по другую сторону костра, напротив властителя Ворганона. Гудомарос показался мне старым, но это скорее оттого, что сам я был ещё лишь желторотым птенцом, мало что видевшим на своём веку. На самом же деле это был человек во цвете лет, ещё крепкий, с напускным спокойствием, присущим умудрённым опытом воинам. Унизанные украшениями руки и шея пестрели синими татуировками, которые свидетельствовали о его связи со знатными семьями Белой земли. Он сидел, скрестив ноги и уперев руки в бёдра, и молча рассматривал нас. Слово молвил один из его сотоварищей, старейшина с выстриженным лбом и густой косматой бородой:
– Здрав будь, Альбиос Победитель, – провозгласил он звучным голосом. – Ты услаждаешь богов, короля и всех героев в этой зале своим приходом и приходом твоих товарищей!
– Здрав будь, Синтусамос, Лучезарный свет мудрости, – ответил бард. – Щедрое гостеприимство, которое оказывает нам государь озисмов, делает честь и мне и моим товарищам.
– Король наслышан о тебе, – продолжал советник Гудомароса, – но кто твои статные товарищи, он не ведает. Вполне ль они довольны яствами, чтобы позволить нам узнать их имена и родословную?
– Они более чем довольны: своим приёмом король озисмов явил нам своё уважение и великодушие. Отныне они смогут этим хвастаться на пиршествах и на полях сражений. И назовут себя с большой признательностью. Но прежде всего я хотел бы выразить благодарность монарху от своего имени. Медлить с ней даже на миг было бы уклонением от моего долга. Итак, пою для короля!
Перенося своё внимание на владыку Ворганона, Альбиос выпрямился, широко расправив грудь, чтобы его голос был слышен во всей зале. И стал отбивать такт с гордым, как у глашатая, видом:
Гудомарос, он воин ярый,
С малых лет – бои да раны.
С груди материнской упоён он славой:
Лихо рубит он врага в сотне схваток бравых.
Он воин страшный и отважный,
Но и счастливец, скажет каждый.
И все твердят, что он блаженный,
Настолько он душою щедрый.
Потчует гостей король озисмский несравненно,
И кушанья сии богаты да отменны.
Шумны и людны те пиры, кои полны веселья,
И льётся эль рекой хмельной, что из рога изобилья.
Куплеты Альбиоса собравшиеся одобрили: стали стучать кулаками по ногам, что-то восторженно выкрикивали, весело шутили и издавали воинственные возгласы. Я увидел, как заблестели серые глаза Гудомароса, и он молвил в ответ:
– Ловкий же ты рифмоплёт, Победитель, – улыбнулся он, обнажая белые зубы. – Отродясь такого не слыхивал, а ведь льстецов у меня хоть отбавляй. Элуиссо, знакомо ли тебе это?
Молодой музыкант чопорно поджал губы:
– Я знаю четыре раза по двадцать сказаний и песен, которые под них сложены, но эту песнь не знаю.
