– Помни, – сказала Эппия. – Это вкус твоей жизни.
Когда я передал ей рог, она указала мне на пруд.
– А теперь, вот что я для тебя приготовила. Взгляни сюда, Белловез. Это начало твоего похода.
Сначала я не понял, что она показывает мне. А затем моё внимание привлекли отблески солнца в воде. И вдруг небо, отражённое в водном зеркале, стало пасмурным, потухшим, затянулось тучами. Изображение на поверхности пруда стало меняться, растянулось вопреки течению, создавая размытую картину.
Пока приятная освежающая прохлада растекалась по телу, я разглядывал удивительные образы. На волнах колыхалась картина сельской местности, дрожащая, подобно зною, зыбящемуся на обочинах иссушенных дорог.
Это была осенняя пора. Я созерцал её сверху, будто взгромоздился на ветви высокого дерева или взобрался на вершину холма. Наделы земли, вспаханные в преддверии зимы, тянулись в долине реки ровными бурыми бороздами. На лугах крестьяне со сгорбленными спинами махали серпами и косами, завершая сенокос. Пожелтевшая и порыжевшая листва подрагивала в рощах, продуваемых резкими порывами ветра. В дорожных ухабах серебрились большие лужи.
По этой дороге, укутанные в плащи, скакали три всадника. Я с любопытством рассматривал путников, появившихся из чащи в неясной дали. Они выглядели унылыми, и кони их шли устало. Два странника держали в руках копья, третий же был безоружным, но его пёстрый плащ указывал на то, что он был важной персоной. Этих двоих я узнал. Одним из воинов был Сумариос, сердитый, но не теряющий самообладания, выглядел более утомлённым, чем обычно. Чуть подольше я задержал взгляд на страннике в сияющих одеждах. И лишь чехол его лиры помог мне прозреть: это мог быть только Альбиос, несмотря даже на то, что он так заметно поседел. Третьего всадника я не узнавал. Он был вооружён как воин, но мне показалось странным, что он выглядел таким юным, с развевавшимися на ветру волосами. Эти детские пряди не сочеталась с копьём и мечом. Его манера держаться в седле смутно напоминала мне кого-то.
И вдруг я понял. Он был похож на брата, но это был не Сеговез.
– Уже давно ты сбился с пути, но теперь я указала тебе дорогу – сказала Эппия, глядя на мираж. – Сейчас ты переступишь порог. Отныне, что бы ни происходило в твоей жизни доброго или худого, о тебе будут слагать легенды.
И вот холодным вечером кантлоса
[84] я поднимался по долине Авары в сопровождении Альбиоса и Сумариоса. Ранним утром мы миновали слияние рек и отклонились от русла Кароса, вдоль которого следовали на протяжении нескольких последних дней. Эту реку мы покинули с сожалением, по крайней мере, мы с Сумариосом. Она берёт своё начало в землях Нериомагоса, и пять дней спустя дорога привела бы нас домой. Но не появиться в Аварском броде было бы неблагоразумным поступком, граничащим с предательством. Поэтому мы оставили позади родные берега и поскакали к имению Верховного короля.
Был канун празднования трёх ночей Самониоса. В этот промежуток, между истёкшим и новым годом, во время весёлых гуляний мёртвые возвращаются на землю. Несмотря на то что пришествие умерших меня всерьёз беспокоило, пиршество пришлось бы как нельзя кстати, чтобы оправиться от тягот дорог. По крайней мере, мы напились бы, наелись бы до отвала и дали бы отдых нашим усталым телам после опасного пути трёх лун, который увлёк нас так далеко, за пределы людской земли, на край Света.
Покидая Карос тем утром, товарищи сообщили мне, что конец путешествия близок, и, если кони пойдут резво, мы прискачем в Аварский брод с приходом ночи. Тем не менее я не заметил на их лицах ни радости, ни облегчения. Сумариос не скрывал своего мрачного расположения духа, а Альбиос несмело улыбался, будто опасаясь того, что готовило мне прибытие. Чтобы придать мне уверенности, каждый из них твердил, что Верховный король всегда окружён толпой людей и вряд ли примет меня в скором времени. Я не хотел спорить, но был уверен, что они не правы. Даже если дядя отнёсся бы ко мне с равнодушием и презрением, то, что я вёз ему с острова Старух, несомненно, только ускорит ход событий. Я знал, что очень скоро встречу короля и моя судьба будет решена.
С острова Старух до поместья Верховного короля нам потребовался всего месяц пути. Когда я вернулся из святилища галлицен к товарищам, мы ещё несколько дней провели на островке в ожидании корабля Науо. Те деньки мы коротали невесело, стегаемые нещадной плетью брызг, мы скудно кормились морской живностью, которую научила меня вылавливать Мемантуза. Но лишь ступив на землю, дружно пришпорили коней и галопом понеслись к удалённым от моря королевствам. По моей просьбе мы обогнули Ворганнон. Несмотря на благосклонность, которую оказал нам государь озисмов, я всё же решил быть более осмотрительным. Если бы Гудомарос заново предоставил нам кров, то обязательно спросил бы, что случилось со мною на острове. Своим отказом я бы оскорбил его, но и рассказывать ему о том, что произошло, было бы слишком опасно. Я торопился покинуть королевства Ареморики. Это была длинная дорога, поскольку нам нужно было проскакать через земли венетов, намнетов и андов; тем не менее, даже когда нас звали на пиршества, устроенные королём Кондевикноном, у Альбиоса в запасе было немало сказаний, дабы отвлечь любознательность хозяев от цели нашей поездки.
Однако продвигаться в глубь королевств было также небезопасно. Чтобы добраться до битурижских краев, нам надо было подняться по долине Лигера
[85] и пересечь сердце туронских владений. Несмотря на поражение отца два пятилетия назад, некоторые кланы до сих пор восставали здесь против власти нового короля Диовикоса – одного из дальних родственников, примкнувшего к дяде во время войны Кабанов и поставленного им во главе туронов. С недавних пор восставшие отстаивали права моего двоюродного брата Изарна, сына дяди Ремикоса по отцу. В обстановке междоусобных ссор встречи с каждой из враждующих сторон были нам нежелательны. Сумариос, битурижский герой войны Кабанов, мог подвергнуться мести воинов моего кузена; что касается меня, одно лишь мое существование уже представляло лжекоролю Диовикосу серьёзную угрозу. Поэтому мы продвигались по долине Лигера как можно незаметнее, прося крова у обездоленных людей, а не у знатных особ.
Я пересёк туронские земли, как во сне. Это было королевство моего отца и отцов его отца, где я провёл первые годы своей жизни. Если бы не варварское вмешательство дяди, эти земли по праву отошли бы мне. Но почему-то я их не узнавал. Несмотря на позднюю осень, ласковое солнце наполняло теплом всё вокруг. Лигер, хоть и нёс в себе бурные воды, здесь затихал и спокойно разветвлялся среди лесистых островков, приукрашавших его течение. А вокруг высокими рощами, лугами да скромными полями расстилалась равнина. Нигде больше природа не дышала таким умиротворением, как в этом краю: размеренная жизнь крестьянских подворий, золотящееся жнивьё и желтеющие опушки лесов – всё здесь навевало дремотное очарование. Этот безмолвный покой разнился как с ужасом родовой войны, так и с моими последними воспоминаниями об Амбатии: с запахом пожаров и бедствий, с лицами вражеских воинов, входивших в дом отца… Как на этих берегах, среди тихой сельской жизни, можно было учинить расправу над всей знатью нашего королевства? Как бедствие, сломавшее мне детство, могло обрушиться среди столь благодатной и мирной тишины? Я чувствовал себя чужим в своей отчизне: она была безразлична к падению своих королей, и оттого я испытывал по отнешению к ней нечто большее, чем грусть – это было разочарование. В сущности, многое во мне самом я начинал видеть все яснее. Один из запретов, который я вынес с острова Старух, обретал полный смысл в этой неурядице между мной и моим потерянным королевством…
