Харлоу понимал, что нашел фундаментальный пробел в бихевиоризме, но рассказы о наблюдениях в местном зоопарке не считались доказательством. Срочно требовалось лаборатория для изучения уже не крыс, а приматов, – и Харлоу создал себе лабораторию, причем в буквальном смысле: он с помощью студентов построил ее в заброшенном здании, от которого остался один остов. В этой кустарной лаборатории в следующие тридцать лет Харлоу с учениками выводили бихевиористов из себя, поскольку все точнее показывали, что обезьяны – создания умные и любопытные, которые любят до всего доискиваться. Обезьяны, как и люди, в какой-то степени подчиняются законам подкрепления, но в мозге обезьяны происходит гораздо больше, чем способен понять мозг бихевиориста. Скажем, если давать обезьянам изюм в награду за каждый правильный шаг в решении головоломки (например, когда надо открыть механический засов из нескольких движущихся частей), это им только мешает, поскольку отвлекает от задачи (Harlow, Harlow, and Meyer, 1950). Обезьянам нравится процесс решения сам по себе.
Лаборатория Харлоу росла, и он столкнулся с постоянной нехваткой обезьян. Их было трудно ввозить в страну, а приезжали они нередко больными, отчего в лаборатории пышным цветом цвели новые инфекции. В 1955 году у Харлоу появилась смелая мысль: основать свой собственный питомник макак-резусов. До тех пор еще никому в США не удавалось организовать самодостаточный обезьяний питомник, тем более в Висконсине с его холодным климатом, но Харлоу это не страшило. Он давал своим макакам-резусам спариваться, а детенышей через несколько часов после рождения забирал и изолировал, чтобы уберечь от инфекций в перенаселенной лаборатории. После длительных экспериментов Харлоу с учениками разработали молочную смесь, в которой было достаточно и питательных веществ, и антибиотиков. Ученые выявили оптимальный режим питания, цикл дня и ночи, подобрали температуру. Каждая обезьянка росла в отдельной клетке, где ей не грозило заражение. В каком-то смысле Харлоу воплотил мечту Уотсона о детской ферме, и детеныши росли крупными и здоровенькими на вид. Но когда подросших обезьян с фермы подсаживали в компанию остальных резусов, они цепенели от ужаса. У обезьян с фермы так и не появились нормальные социальные навыки, не выработалось умение решать задачи, так что для экспериментов они не годились. Харлоу и его ученики были огорошены. Что они упустили?
Ответ был очевиден: обезьяны крепко держали его в руках, и в конце концов аспирант Билл Мейсон понял, что это: пеленки. Дно клеток для маленьких обезьян выстилали пеленками – для тепла и гигиены. Обезьянки цеплялись за пеленки, особенно когда пугались, и брали их с собой, когда переселялись в новую клетку. Мейсон предложил Харлоу провести эксперимент: дать маленьким обезьянкам куль из тряпок и полено. Так можно будет проверить, в чем дело: обезьянкам просто нужно за что-то держаться, неважно за что, или оно обязательно должно быть мягкое. Харлоу одобрил эту идею, а когда обдумал ее, сформулировал более глубокий вопрос: не служит ли пеленка заменителем матери? Может быть, у обезьянок есть врожденная потребность и самим держаться за что-то, и чтобы их держали, потребность, которая на детской ферме в принципе не удовлетворяется? Если да, как это доказать? И Харлоу придумал доказательство, ставшее одним из самых прославленных экспериментов в истории психологии.
Харлоу подверг гипотезу о молоке непосредственной проверке. Он сделал два вида «матерей» – каждая состояла из цилиндра размером примерно со взрослую самку резуса с деревянной головой, на которой были глаза и рот. Но одна разновидность «матерей» была изготовлена из проволочной сетки, а другая покрыта слоем поролона и обтянута поверх мягкой махровой тканью. Затем Харлоу поставил в одиночные клетки восьмерых детенышей макак-резусов по две разные «матери». У четырех обезьянок молоко поступало только через трубочку, выходившую из груди проволочной матери. У остальных четырех – через трубочку в груди тряпичной матери. Если Фрейд и Уотсон правы и причина привязанности – молоко, обезьянки должны были привязываться к тем матерям, которые снабжают их молоком. Но все обернулось совсем иначе. Все обезьянки практически постоянно цеплялись за мягкие складки тряпичной матери, лазали по ней, обнимали ее. Эксперимент Харлоу (Harlow and Zimmerman, 1959) так красив и так убедителен, что для понимания его результатов и статистика не нужна. Стоит посмотреть на знаменитую фотографию, которую теперь включают во все учебники по общей психологии: обезьянка прижалась всем тельцем к тряпичной матери и уже из этой позы тянется к проволочной, чтобы пососать молока.
Харлоу утверждал, что «контактный комфорт» для детенышей млекопитающих – базовая потребность, которую они удовлетворяют физическим контактом с матерью. Если матери нет, детеныши ищут что-нибудь, что напоминает мать на ощупь. Харлоу подбирал термин очень тщательно, поскольку мать, даже тряпичная, обеспечивает комфорт тогда, когда он особенно нужен, и в основном через прямой контакт.
Зрелище семейной любви зачастую вызывает у нас слезы умиления, и чудесная биография Харлоу «Любовь в Гун-парке», которую написала Дебора Блум (Blum, 2002), полна трогательных описаний семейной любви. В целом эта история оптимистична и хорошо кончается, но в процессе было много горечи и безответной любви. Например, на обложке книги помещена фотография крошечной обезьянки, которая сидит одна в клетке и смотрит на свою тряпичную «мать» сквозь стекло.
Любовь изгоняет страх
Жизнь Джона Боулби сложилась совсем не так, как у Харлоу, хотя в конечном итоге привела к тому же открытию (биография Боулби и развитие его идей изложены в Blum, 2002, и Cassidy, 1999). Боулби был английский аристократ, воспитывала его кормилица, а учился он в закрытой школе. Он изучал медицину и стал психоаналитиком, но в первые годы обучения работал волонтером, и это определило всю его дальнейшую профессиональную жизнь. Он работал в двух приютах для трудновоспитуемых детей, у многих из которых не было нормального контакта с родителями. Одни были холодны и необщительны, другие невыносимо липли к Боулби и таскались за ним хвостиком, стоило ему проявить к ним хоть капельку внимания. Во время Второй мировой войны Боулби был на фронте, а затем вернулся в Англию и руководил педиатрической клиникой при одной больнице. Он решил исследовать, как влияет на детей разлука с родителями. За всю историю человечества еще нигде не было так много детей без родителей, как в тогдашней Европе. Война породила огромное количество беженцев, сирот, детей, которых отправляли в деревню подальше от бомбежек. Недавно созданная Всемирная организация здравоохранения поручила Боулби составить доклад о том, как лучше всего поступить с этими детьми. Боулби объехал больницы и сиротские приюты, и его доклад, опубликованный в 1951 году, стал страстной филиппикой против превалирующих в ту пору представлений о безвредности разлуки и изоляции и о главенстве биологических потребностей, в том числе питания. Чтобы дети нормально развивались, их нужно любить, утверждал Боулби. Детям нужны матери.
На протяжении всех пятидесятых годов Боулби развивал свои идеи и терпел насмешки психоаналитиков, в том числе Анны Фрейд и Мелани Кляйн, чьи теории о либидо и груди он ставил под сомнение. Боулби повезло познакомиться с Робертом Хинде, ведущим этологом того времени, который рассказал ему о последних результатах исследований поведения животных. В частности, Конрад Лоренц показал, что утята в возрасте 10–12 часов замечают любой движущийся объект размером с утку в своем окружении и после этого несколько месяцев следуют за ним неотступно (Lorenz, 1935). В природе таким объектом может быть только мама-утка, но Лоренц показал, что годится что угодно, лишь бы двигалось, в том числе его собственные ботинки (прямо на его ногах). Такой зрительный механизм импринтинга совсем не похож на то, что происходит у людей, но как только Боулби задумался о том, как эволюция создает механизмы, обеспечивающие, чтобы матери с детьми держались поближе друг к другу, перед ним открылся совершенно новый подход к отношениям родителей с детьми. Не нужно основывать эту связь на молоке, подкреплении, либидо и прочем. Привязанность ребенка к матери настолько необходима для выживания ребенка, что матери и дети всех биологических видов, у которых детеныши зависят от материнской заботы, обладают врожденной системой взаимной преданности. Когда Боулби стал внимательно изучать поведение животных, оказалось, что в поведении детенышей обезьян и человеческих младенцев много общего: они прижимаются к матерям, сосут молоко, плачут, если остаются в одиночестве, и по возможности следуют за матерью. У всех приматов подобное поведение служит для того, чтобы детеныш был поближе к матери, и все это характерно и для человеческих детенышей – у нас с приматами даже общий сигнал «на ручки»: мы одинаково тянем руки к взрослым.
