Виктория пыталась заглушить его чем угодно. И все-таки приходилось признаться себе, что она действительно могла убить Джана. Непредумышленно, но могла… И от этого сознания настаивать на своей невиновности было все труднее.
Стойкости не добавляли ни ужасающая духота общей камеры предварительного заключения, ни уверенность адвоката, что, если она будет отстаивать свою невиновность, ей дадут лет 25 строгого режима, в ее же варианте шансов больше. Ни измученное, совершенно потерянное лицо матери, пару свиданий с которой сумела выбить. И в конце концов. Виктория сдалась, согласилась с аргументами юриста.
Хорошо, пускай. Пускай ее признают виновной. Она не станет отпираться. Все подтвердит. Какая разница, в конце концов? Все равно для Альтана она теперь навсегда останется убийцей его родного брата.
В день суда перед зданием дежурили журналисты. И как только бронированная машина, в которой привезли Викторию, затормозила перед служебным входом, защелкали камерами, засыпали вопросами ее и конвойных, пытавшихся всех разогнать. Виктории же невольно вспомнилась ее свадьба. Ведь это было совсем недавно, не прошло и двух месяцев. Их с Джаном тогда вот так же атаковали – мелькали вспышки, сыпались нахальные вопросы. Могла ли она подумать тогда, что вскоре окажется вдовой, подозреваемой в убийстве собственного мужа?
Суд продолжался несколько дней. Адвокат добилась закрытого заседания, и потому в зале не было ни зевак, ни журналистов. Виктория, измученная, почти утратившая надежду на спасение, в каком-то сомнамбулическом состоянии слушала показания свидетелей. Старухи соседки, кузины Джана, присутствовавшей на их свадьбе, каких-то случайных прохожих, которые видели их машину в день предполагаемой гибели Джана.
В один из дней в зале суда, в той его части, где сидели свидетели, появился Альтан. Виктория, находившаяся на противоположной половине помещения, рядом с адвокатом, вздрогнула, встретившись с ним глазами. Он снова показался ей бледным и осунувшимся, как тогда, в кафе. Теперь, пожалуй, выглядел даже более потухшим. Совершенно не похожим на себя прежнего. Что ж, у него ведь погиб родной брат… А бывшая любовница оказалась его убийцей…
Виктории очень страшно было прочитать в его взгляде обвинение. Однако в те несколько секунд, когда глаза их встретились, осуждения она не увидела. Только глубинную безысходную тоску. Будто бы Альтан разом постарел лет на десять, разуверился в том, что в жизни еще может быть что-то хорошее, и махнул на себя рукой.
Затем Альтана вызвали для дачи показаний. И Виктория замерла, осознав, что для нее наступила самая страшная минута этого процесса. Сейчас он обольет ее грязью, повторит все те мерзости, что бросал ей в лицо. Назовет убийцей, скажет, что ненавидит ее. И все будет кончено.
Альтан поднялся на кафедру, скупо ответил на вопросы прокурора, затем адвоката. Говорил он, не поднимая глаз, глядя в полированную поверхность кафедры. И лишь в конце, снова взглянув на Викторию, четко произнес:
– Я уверен, что все это трагическая случайность. Мой брат… – он осекся и через силу выговорил: – …был крепким мужчиной. Не думаю, что женщина могла бы нанести ему серьезные увечья. К тому же я знаю Викторию, она – не убийца.
Виктории показалось, будто в зал суда внезапно заглянуло солнце. Развеяло сумрак, окутывавший помещение, осветило весь мир новыми красками. Альтан не считал ее убийцей, понимал, что все это – бред. Он верил ей.
Почему же она так легко сдалась, позволила увлечь себя в эту воронку? Только теперь, ободренная, она начала вдруг понимать, сколько ошибок допустила. Почему не попыталась в самом начале позвонить тому же Альтану, попросить у него защиты? Почему не попросила мать связаться со своими турецкими знакомыми? Например, Мустафа… крупный бизнесмен, которому ее однажды представили на светском мероприятии. Он вроде бы симпатизировал ей, к тому же, по слухам, которые пересказал ей на ухо знакомивший их деятель культуры, был связан с мафией. Уж, наверное, такой влиятельный человек смог бы помочь ей. Почему же она не догадалась к нему обратиться? Неужели все эти дни была так придавлена осознанием того, что Альтан ее ненавидит? И лишь теперь, убедившись, что это не так, начала мыслить ясно?
Так или иначе, но теперь рассуждать было уже поздно. К тому же через несколько часов стало понятно, что показания Альтана ничего не изменили. Суд, удалявшийся для обсуждения приговора, вернулся в зал. Виктория, затаив дыхание, вглядывалась в лица чиновников, надеясь прочитать по ним свое будущее. Бледная мать, сидевшая в зале, нервно обмахивалась носовым платком. Альтан неотрывно смотрел на нее с другого конца зала.
– Суд постановил, – скрипучим голосом объявили с кафедры, – признать госпожу Викторию Стрельцов виновной в убийстве супруга Джана… и приговорить к десяти годам заключения в колонии строгого режима.
Это был конец. Крах жизни, финал, предугадать который Виктория никак не могла. Все, что произошло после вынесения приговора, осталось в памяти короткими яркими вспышками. Опрокинутое искаженное лицо матери, в секунду превратившейся из бодрой моложавой женщины в измученную старуху. Собственный истошный крик, потонувший в гомоне голосов присутствовавших на суде. Взгляд Альтана, отчаянный, исполненный муки. Ей показалось даже, что в глазах его, веселых зеленых глазах, которые она так любила, блеснули слезы. Лязг наручников, конвой, волокущий ее, бьющуюся в их руках, в камеру. Машина с зарешеченными окнами, в которой ее доставили в пересыльную тюрьму закрытого типа, где Виктории предстояло ждать этапа. Общая камера, раскаленная, провонявшая человеческими испражнениями, где одновременно находилось около пятидесяти женщин.
Никаких мыслей, никаких соображений о том, что делать дальше, в голове не осталось. Внутри набатом звучало лишь одно слово: «Конец! Конец…» За что судьба поступила с ней так? За то ли, что она предала себя, поддавшись обиде, саднящему уязвленному самолюбию, вышла замуж за мужчину, которого не любила? Или всему виной было то, что она, в свои тридцать пять, влюбилась очертя голову, поверила человеку, оказавшемуся инфантильным эгоистом? Что стало отправной точкой, спусковым крючком, спровоцировавшим взрыв, разрушивший ее жизнь? Ответов на эти вопросы у Виктории не было.
Теперь оставалось только ждать, когда в тюрьме наберется достаточное количество заключенных для отправки в колонию. И Виктория ждала, ждала, погрузившись в отрешенное сомнамбулическое состояние. Адвокат, добившаяся свидания с ней, убеждала:
– Не раскисай! Я не отступлю, буду писать, добиваться апелляции и пересмотра дела. Года три мы тебе скостим в любом случае. Через год или два тебя переведут на общий режим, это я тебе гарантирую.
Виктория рассеянно слушала ее, отмечая про себя: даже если срок ей скостят, когда она выйдет, ей все равно будет за сорок. Все пропало, все. Жизнь, творчество, карьера. Надежда на личное счастье, на семью. Ей никогда уже не стать матерью, не прижать к груди своего ребенка. И читатели за эти годы ее забудут. Все кончено.
В пересыльной тюрьме Стамбула она провела два месяца. А затем зарешеченный автобус доставил ее и еще пару десятков женщин-заключенных в колонию.
