– Да кто же про меня писал, когда? – вытаращился на приятеля Афанасий Иванович.
– О том не беспокойся, я от купчины этого сразу же в редакцию, у меня там знакомства, статейку о тебе написал, сегодня вечером в печати выйдет. А ты уж, Афанасий, не выдай, будь другом, напиши ты этого купца, а? Я ведь ему и деньги вернуть хотел, и сверху доплатить, он ни в какую! А ты сможешь, а? У тебя же всегда кисть легкая была, и портреты выходили выразительные, да и купец этот не велик знаток. Ему главное, чтоб покрасивее, да чтоб борода попышнее, знаю я их. Три тысячи, Афанасий, а? Соглашайся? – доставая из-за пазухи пухлую пачку, завернутую в газету, уговаривал Аполлон. – Все до последней копеечки, что от этого узурпатора получил, можешь пересчитать, а потом сам у него проверить!
Афанасий Иванович мельком взглянул на жену. Уленька стояла у окошка с корзинкой в руках, с восторженным ужасом глядя на гостя. Три тысячи!
– Да, я готов, – робко поговорил Афанасий Иванович. – Да кто же меня за известного в столице художника примет? – скосив глаза на свой заношенный сюртук, пробормотал художник.
– Предусмотрел! – радостно воскликнул Аполлон и выскочил в переднюю, откуда вернулся с узлом. – Вот, взгляни, мой костюм, не новый, конечно, уж не взыщи, но я уверен, будет тебе впору. Тут и галстук, и сорочка, все как есть. А? А писать ты его будешь в гостинице, завтра в полдень он тебя ждать будет. Вот и адресок я тут написал. Конец, конечно, не ближний, но все ж три тысячи, а работа, можно сказать, пустяковая, ты, главное – не усердствуй, свет, там, ракурсы и прочее, душа опять-таки, им это не очень надо. Занавес бархатный побогаче напиши и еще чего, для антуражу, – суетился Аполлон, натягивая на Афанасия Ивановича свой сюртук тонкого сукна. – А уж я тебя отрекомендовал, в лучшем виде.
Вот так все и пошло. С этого самого купца да с Аполлона. Один портрет за другим, вот и домик уже появился свой с садиком на Васильевском острове, а потом особнячок. Выезд свой появился. Капиталец стал образовываться. Жизнь потекла приятная, размеренная, с излишествами, о коих ни он, ни Уленька и мечтать не могли. Даже за границу сподобились выехать всем семейством на воды. Карл Павлович к тому времени уж давно умер, но благодарный Афанасий Иванович не раз поминал его добрым словом да молебен в день именин каждый год заказывал. Ведь спас его, можно сказать, Великий Карл, спас. А то, что работы Афанасия Ивановича гением не дышат? Ну, так что ж тут поделаешь, не всем дано. Зато живут сытно. Да еще появился в окружении Афанасия Ивановича Платон Коробков. Как, откуда, тихо так прокрался в дом, с ласковыми речами, кроткими взглядами, шутками да прибаутками, а только Афанасий Иванович нет-нет, да и приметит за кротким взглядом да веселой шуткой алчный огонек, да завистливую гримасу, а чтоб от Коробкова избавиться, очень уж навязчив да пронырлив оказался, швейцара себе завел, здоровенного, грозного детину с черной окладистой бородищей. Даже дети его первое время пугались.
А портрет, подаренный Брюлловым, Афанасий Иванович всегда держит в кабинете, не на виду. Боже упаси. В сторонке. И старичок этот хоть и не пугает, как прежде, а нет-нет, да и явится Афанасию Ивановичу, посидит в изножье кровати, пожует беззвучно губами, словно напомнить о чем-то хочет. Вот только о чем?
19 июня 2019 года, Санкт-Петербург
«Вчера в Петербурге в собственной квартире был найден убитым видный деятель искусства, заслуженный художник России, профессор Санкт-Петербургской Академии художеств Михаил Андреевич Пичугин. Представитель известнейшей в России династии живописцев, человек, внесший беспрецедентный вклад в развитие Российского…»
Городской телеканал, Санкт-Петербург, «Вечерние новости»
«Вчера при попытке ограбления в собственной квартире был убит профессор Академии художеств, заслуженный художник России Михаил Андреевич Пичугин. Следствие ведется…»
Семнадцатый канал, Санкт-Петербург, «Криминальные новости»
Глава 1
14 мая 1925 года, Ленинград
– Ну как же ничего ценного? – отняла от лица платочек гражданка Пичугина, с укором взглянув на мужа. – А моя шуба? А у Лелечки? Стыдно сказать, все белье пропало! Это какой-то извращенец орудовал, не иначе.
– Муся, прекрати, мне, ей-богу, стыдно перед товарищами из милиции. Шуба котиковая, велика ценность! Мы же не буржуи какие-нибудь, проживем и без шубы, все равно старая была, еще от тещи-покойницы по наследству досталась, – громко, выразительно глядя на супругу, объяснял обстановку Николай Михайлович Пичугин. – А из денег два червонца пропало. На черный день откладывали, – скорбно сообщил отец семейства.
– Понятно, – покивал невысокий чернявый милиционер в поношенной гимнастерке, с наганом за поясом.
Казалось, он вовсе не слушает Николая Михайловича, полностью погрузившись в созерцание. Посмотреть было на что. При всеобщей политике уплотнения семейство Пичугиных проживало в отдельной квартире из шести комнат. Хорошо меблированной, со всякими финтифлюшками. Буржуйская, одним словом, была квартира.
– А вы думаете, что мы из всяких там бывших, да? – тут же ухватил его мысль хозяин квартиры. – Уверяю вас, что это не так. Совершеннейшим образом не так. Мой отец и мой дед были живописцами. Выбились из самых низов. Деда моего за большой талант в Академию художеств приняли на стипендию, своих средств на обучение не было. И он, знаете ли, там вместе с Тарасом Шевченко учился, а тот и вовсе крепостным был. И потом бедствовали! Да. Нищенствовали, можно сказать, – горячо рассказывал Николай Михайлович. – И только под конец жизни талант деда был признан обществом и вознагражден. И все, что вы видите, это все еще дедом заработано. Отец мой тоже всю жизнь с кистью в руке. И я вот, грешный, по их стопам пошел. Хоть таланта выдающегося, может, и не имею. Впрочем, не мне судить, – скромно проговорил Николай Михайлович, выпячивая грудь и упирая в нее подбородок. – Но, однако же, большое полотно для ПЕПО недавно закончил. Являюсь членом ГИНХУКа, Государственного института художественной культуры. А недавно по поручению самого товарища Бадаева, – тут Николай Михайлович поднял вверх палец, – я оформлял столовую кооператива рабочих центрального района. А еще регулярно по заданию Санпросвета выполняю плакаты. Мой плакат «Трудовые руки не боятся мыла!» даже на проспекте 25 Октября был представлен. А недавно, тем же товарищем Бадаевым, мне поручено написать портрет товарища Владимира Ильича Ленина! Для его личного кабинета.
Речь хозяина квартиры произвела на визитеров должное впечатление. Взгляд милиционера с наганом смягчился. И, прощаясь с хозяевами, он даже протянул Николаю Михайловичу руку.
– Что ж, товарищ Пичугин, опись украденного у нас имеется, воришки наверняка пожелают сбыть вещи, тут-то мы их и сцапаем. Не сомневайтесь, – твердо пообещал он, кивнул своим товарищам, и они покинули ограбленную квартиру.
– Уф, – выдохнул с облегчением Николай Михайлович, затем поднял на жену страдальческий взгляд: – Муся! Муся! Зачем ты их позвала?
