– Вот и нам со своей стороны надобно трепку ему задать, да разве Василий Александрович Канин осмелится? Как нам Эссена не хватает, господа!
После реплики Черкасского в кабинете установилась тишина. Продолжать разговор никому не хотелось – всем троим давно были ясны причины бездействия балтийцев.
Дежурный по штабу флота сообщил Стрельцову неприятную новость: 6 и 7 июня германские аэропланы подвергли первым бомбардировкам город Ревель. Буквально накануне, в ночь до этого, Илья Иванович на миноносце отправился в Гельсингфорс по приказу комфлота, поэтому не имел полных данных о том, что происходило в его тихом городке в последующие дни. В сообщении о бомбардировке указывалось, что аэропланы усиленно атаковали Ревельский порт и военно-морскую базу, а также жилые кварталы рядом с портом и железнодорожным вокзалом. Боевые корабли, стоявшие в Ревеле, открыли заградительный огонь, поэтому флот не понес никакого ущерба от авианалета. Больше пострадали постройки в порту: причальные сооружения, водонапорные башни, элеваторы, пакгаузы. Гражданским кварталам тоже досталось: несколько домов были разрушены.
Илья Иванович нервно смял в ладони бумагу с докладом о бомбардировке. Он быстро просчитал, откуда ветер дует. По сложившейся практике, как у нас, так и у противника, командование авиации получало задание на бомбардировку объектов в глубоком тылу от органов военной разведки. Соответственно, приказ бомбить Ревель поступил германским пилотам из ведомства Вальтера Николаи. Тот, кто отдавал приказ, ставил одновременно две цели: бить по боевым кораблям и транспортным судам в порту – во-первых; накрыть бомбами железнодорожную станцию и разведотделение Балтийского флота рядом с вокзалом – во-вторых. Немецкая военная машина получила секретную установку: полковник Стрельцов со своим отделением должен быть уничтожен! И машина начала работать.
Ни одна из целей бомбардировки пока не была достигнута, но психологическое воздействие получилось сильным. Разрушены гражданские сооружения в порту и на станции, жилые дома в городе, погибли мирные люди. Среди гражданского населения возникла паника. И у Ильи Ивановича душа потеряла покой: он увидел реальный ответ на тот щелчок по носу, что получила немецкая военная разведка от разведчиков-балтийцев в минувшем месяце.
«Да черт с ним со всем! Что с Кристиной? Это сейчас главное!» Водопад тревожных мыслей холодом обрушился на Илью Ивановича. Он приказал шоферу, встретившему его в порту, быстро ехать к дому, где проживала супружеская чета Тамм.
Знакомый дом стоял неосвещенный, следов падения бомб ни на стенах, ни рядом на мостовой видно не было. Немного успокоенный полковник велел возвращаться в пансионат. Заспанная хозяйка успела сказать вошедшему постояльцу, что у него в номере вторые сутки ночует гостья. Она знала Кристину и свободно пропускала ее в апартаменты Ильи Ивановича. Тем более что сам постоялец никогда не возражал.
Ключ мягко провернулся в замке, и дверь неслышно открылась. Илья Иванович, не включая электричества, тихо прошел в гостиную. В белесом свете балтийской летней ночи можно было разобрать контуры женской фигуры на диване – Кристина дремала сидя, положив на колени локти и голову. Скорее почувствовав, чем услышав движение в комнате, она резко вскинула голову и встретилась взглядом с застывшим рядом мужчиной.
– Милый, как долго тебя не было… – Голос ее задрожал, послышались тихие всхлипы.
Стрельцов опустился на колени, осторожно прижал ее голову к себе и стал целовать мокрое от слез лицо. Кристина обняла его и заплакала еще сильнее.
Казалось, что они, обнявшись, замерли на целую вечность. Наконец, чуть-чуть успокоившись, женщина поднялась и прошла в ванную привести лицо в порядок. Госпожа Тамм всегда стремилась быть прекрасной, даже если ей было очень плохо. Потом с волнением рассказала о том, что происходило с ней в Ревеле.
– Феликс уже месяц живет в Финляндии в купленном доме. Квартиру в Ревеле решили пока не продавать, но вывезли все ценное. Я осталась одна среди голых стен в ожидании телеграммы о том, что можно ехать. Хм, в страну Санта-Клауса, – грустно пошутила Кристина и продолжила: – Телеграмма от мужа пришла несколько дней назад. Надо бы собираться, но у меня все из рук валилось. Ты в отъезде, настроения никакого, как ехать, непонятно… И вдруг над городом зажужжали большие черные аэропланы. Соседи рассказали, что с них сыпалось много бомб. Я их не видела, но слышала ужасные звуки взрывов, видела пожары и разрушенные дома. На улицах у вокзала лежали раненые и убитые люди. Словно мы попали на войну. И как вы, мужчины, воюете, когда кругом такой страх! Находиться дома одной мне стало жутко, и я прибежала сюда. Две ночи сижу в твоей гостиной. Думала, так и умру без тебя на этом диване.
– Ты ела хоть что-нибудь? – спросил Стрельцов.
– Хозяйка приносила кофе, она добрая женщина. А есть мне совсем не хочется.
Илья Иванович заставил ее выпить рюмку коньяку, накормил шоколадом и уложил спать.
Утром решили, что Стрельцов отвезет ее на вокзал и отправит в Петроград, пока пассажирские поезда не отменили в связи с ухудшением обстановки. Чувствуя поддержку, Кристина перестала плакать и как-то собралась духом. Подготовка к дальней поездке прошла спокойно.
За час до отхода петроградского поезда Илья Иванович приехал домой к Кристине и застал совершенно другого человека. Нет, глаза видели ту самую Кристину, но сердце чувствовало, что в ней произошли не только внешние, но и внутренние перемены. Одетая в дорожный костюм, состоявший из серого в темную клетку платья и жакета-безрукавки стального цвета, женщина будто бы вместе с жакетом на все пуговицы наглухо застегнула душу Ее прекрасные глаза-изумруды под серой шляпкой с вуалью приобрели вдруг стальной блеск. К тому же она странно молчала и на вопросы лишь односложно отвечала «да», «нет».
Осознавая, что этой отрешенностью Кристина защищается от событий, происходящих вопреки ее желаниям и помыслам, Стрельцов тоже замкнулся. Что они сейчас могли сказать друг другу, когда все уже обсуждено не один и не два раза? Так, без слов, и доехали до вокзала, словно чужие. На перроне, рядом с вагоном, она перекрестила его и сухо поцеловала в щеку. Потом, дотянувшись до плеча, легонько подтолкнула его и прошептала: «Иди, мне надо побыть одной!»
Стрельцов покорно сделал шаг назад, но Кристина вдруг порывисто обняла его и, опустив глаза, сказала:
– Милый, если поедешь в Гельсингфорс, дай мне знать… Я очень хочу увидеть тебя еще раз.
С этими словами она отвернулась и быстро ушла в вагон.
А Стрельцов стоял на перроне до тех пор, пока последний вагон поезда не скрылся из виду.
Ему было тяжко: здесь, на вокзале, разыгрался финал самого яркого отрезка его частной жизни. Он чувствовал и понимал, что это именно так. Ничего из прошлого вернуть не получится. Любимая женщина ехала от него, и он сам отправил ее прочь. Немного успокаивало одно: было ясно, что германская разведка не оставит своих попыток уничтожить в Ревеле разведывательное отделение балтийцев и его начальника. Любому человеку находиться рядом со Стрельцовым становилось просто опасно. И Кристину нельзя подвергать такой опасности. Она покинула Ревель, поэтому Илья Иванович резонно полагал, что угроза ее жизни теперь отведена.
