Про Эстель никто не вспоминал, и девушка, совсем успокоившись, решила готовиться ко сну. Она достала распятие и обратилась к всевышнему с просьбой, чтобы и дальнейшее её путешествие проходило столь же безмятежно. Закончив молитву, сеньорита улеглась на диван и, разглядывая через открытое окно звёзды, вспомнила об обещании капитана привести её отцу в сохранности. «Может пират и не такой плохой человек, раз держит своё слово?» – подумала Эстель и, слушая мелодичный плеск воды за кормой, вскоре умиротворённо уснула.
Последующие дни походили один на другой. Долорес полдня отсыпалась, полдня прихорашивалась, а вечером уходила. Эстель больше не донимала женщину вопросами, а занималась либо рукоделием, либо чтением. Однажды графиня вернулась, и девушка обратила внимание на украшение на её шее:
– Откуда? – удивилась Эстель. – Пираты же всё забрали?
Усмехнувшись, Долорес сняла великолепные рубины и положила драгоценности на комод:
– Капитан вернул моё любимое колье, – самодовольно заявила графиня и вальяжно развалилась на диване. – Правда, он сказал, что все драгоценности отдать не сможет. Это добыча команды, – печально вздохнула она. – Но со своей долей он вправе делать, что захочет. Так что, возможно, вскоре и твои безделушки будут украшать мою шею, – ехидно хмыкнула сеньора, желая подразнить соседку.
– Пожалуйста! Мне от этого разбойника ничего не надо. Тем более такой ценой, – гордо вскинув головку, фыркнула Эстель.
Долорес не обиделась, а снисходительно улыбнулась и как всегда завалилась спать.
Эстель уже даже стала привыкать к жизни на пиратском судне. Она мало чем отличалась от жизни на галеоне, разве лишь тем, что по утрам на юте не служились ежедневные мессы, и у пленницы не было возможности прогуляться по палубе. Главное, чем тревожилась дочь – это разлукой с отцом. Как у него всё сложится?
На восьмой день заточения в каюту зашёл озабоченный стюард:
– Вещи сложить в сундуки и комод. Всё запереть на ключ, – наглухо затворив окно, приказал Жюлиан и поставил у входа ведро. – На случай, если вам станет плохо, – пояснил парень.
– Чего это ты здесь раскомандовался? – возмутилась Долорес.
– Скоро начнётся шторм.
Женщины удивлённо переглянулись: за кормой светило солнце, беззаботно играя вальяжными волнами, и ничто не говорило о приближении бури. Но дамы послушались молодого человека и благоразумно сделали всё, что он велел.
Над кораблём разносились приказы капитана, подхватываемые, словно эхом, помощником и боцманом: какие паруса убрать, кому спуститься в трюм для откачки воды, как развернуть корабль, – и торопливая суета на палубе предалась волнением и женщинам. В скором времени начало темнеть, будто окно прикрыли плотным одеялом, и каюту заполнила удушливая мгла. Корабль замер, и чувствовалось только его лёгкое покачивание на волнах.
Неожиданно стало абсолютно тихо: не раздавался больше топот ног, не слышались дружные выдохи при натягивании канатов, капитан не отдавал распоряжений, люди на палубе молчали. И это безмолвие, пропитывая воздух ощущением неминуемой смертельной опасности, навеивало ужас.
Вдруг парусник тяжело застонал, рассекая тишину режущим ухо истошным скрипом натянутых снастей. Затем, словно заметив приближение хищника, фрегат, напоминая испуганное животное, испустил протяжный вопль, а в следующую секунду налетевший шторм издал раскатистый громовой рык, засвистел и злобно набросился на мачты и штормовые паруса. С лёгкостью льва, ухватившего трепетную лань, ветер потащил корабль по волнам, развлекаясь жалкой беспомощностью жертвы.
С каждым новым порывом «Поцелуй Фортуны» раскачивался всё сильнее, отчаянно взвиваясь на волну и пытаясь сопротивляться ярости бури. Женщины в каюте не в силах устоять на ногах свалились на диваны и с замиранием сердца прислушивались к завыванию ветра за пределами их хрупкого убежища. От сильной качки Долорес начало мутить, Эстель сильно побледнела, но пыталась держаться. А ветер уже не выл, а зловеще хохотал, свирепо терзая корабль. Судно швыряло то вверх, то вниз, и от этого движения женщинам становилось жутко. Они не видели, что творится снаружи, но чувствовали, как корабль, сначала натружено скрипя и вздыхая, упорно карабкается высоко-высоко, безнадёжно стараясь вырваться из лап океана, а потом, буквально срываясь с обрыва, летит вниз, издавая громкий печальный стон, точно прощаясь с белым светом. В этот момент у несчастных пленниц обрывалось всё внутри; казалось, это последнее падение фрегата, ещё немного – и волны сомкнутся над ним, и он сгинет в ненасытной адской пучине, унося с собой в бездонную преисподнюю и людей.
Но каким-то чудом корабль вырывался из морской пасти и снова карабкался вверх. Вновь и вновь тонны воды с рёвом обрушивались на палубу, и фрегат под натиском озверевшей стихии робко приседал, дрожа всем телом. Волны, стараясь раздавить тщедушный корпус парусника, бросались на корабль, охватывая его липкими объятиями, но «Поцелуй Фортуны», отважно продолжая схватку с исполином, упрямо вырывался из могучих лап океана и, дерзко вскидывая нос, вгрызался бушпритом в мягкое тело грозного противника. Струи, стекая с бортов бесчисленными змеями обратно в море ни с чем, ядовито шипели и злобно клокотали. Дамам в каюте оставалось непонятным, льёт ли снаружи дождь или это море, поднимаясь до самого неба, бушует вокруг. Женщины чувствовали лишь, как вода яростно бьётся в окно, будто пытаясь вырвать своими холодными пенистыми когтями всех, кто прячется за жалкой обшивкой судёнышка, и с остервенением обхватывает борта в упрямой надежде утащить желанную жертву в свои глубины.
Через щель под дверью вода пробралась в каюту и коварно подкрадывалась всё ближе к дивану, на котором затихли перепуганные пленницы. Женщины потеряли счёт времени, а море продолжало забавляться с судном, словно желая вытрясти из него ничтожных людишек вместе с их грешными душами. Эстель боялась представить, что творится на палубе, казалось, буря должна уничтожить каждого, кто посмеет появиться у неё на пути. Но девушка с изумлением слышала, как рёв океана перекрывает зычный крик капитана, и искренне поражалась бесстрашию мужчин, отчаянно сражающихся с обезумевшей стихией за свою жизнь и за жизнь корабля. От долгой безумной качки в желудках у обеих женщин уже ничего не осталось. Бедняжки уже не понимали, сейчас день или ночь, и впали в забытьё, погрузившись в беспокойный болезненный сон, больше похожий на обморок, который, казалось, продолжался вечность…
Наконец, Эстель очнулась и, открыв глаза, поняла: корабль больше не качает. Фрегат будто застыл. Её окутывала мгла, а нос неприятно тревожил запах блевотины. Девушка на мгновение испугалась. Ей показалось: всё кончено, они умерли и находятся где-то между небом и землёй, но тут раздался усталый голос капитана:
– Всё… Держи этим курсом, а я пойду передохну.
– Конечно, капитан, вы больше суток на ногах, – сочувственно ответил кто-то, и тяжёлый звук шагов гулко прокатился по палубе.
Затем рядом хлопнула дверь, и снова установилась тишина. Эстель попыталась уснуть, но запах нечистот из ведра раздражал. Сеньорита встала, подошла к окну и, нащупав щеколду, попыталась её отодвинуть. Но задвижка не поддавалась, и девушке пришлось потрудиться, пока она её раскачала и сдвинула с места. Наконец, пленница распахнула створки и, увидев море, замерла в восхищении.
