Испанка действительно словно околдовала пирата, поскольку, обнимая ночью весёлую вдовушку или взгрустнувшую морячку, Корбо продолжал грезить о своей далёкой Звезде. А утром капитану становилось и того хуже: взглянув на случайную подругу, Тэо понимал, он не в силах забыть Эстель, и никто не может заменить ему любимую.
Грудь мужчины сжимала тоска, а сердце кричало от отчаянья. Тогда корсар, терзаемый воспоминаниями, не говоря ни слова, уходил и с угрюмым видом возвращался на корабль, а команда, с тревогой поглядывая на мрачного капитана, только тяжело вздыхала. Наверное, поэтому, надеясь унять грызущую его сердце боль, шевалье д’Эмери старался не задерживаться на берегу, а снова рвался в море.
И вот, фрегат опять в поисках поживы, мощно рассекая крепким корпусом пенистые волны, хищно рыскал по просторам Антильского моря. Внимательно оглядывая в подзорную трубу морскую гладь, капитан, точно пёс, почуявший след, приказал взять курс на восток, и к вечеру корсары разглядели на горизонте спешащий к берегам Кубы корабль. Похоже, на галеоне тоже заметили подозрительное судно, поскольку испанец, надеясь удрать, добавил парусов.
Прикинув, что до захода солнца они не успеют нагнать добычу, Корбо забеспокоился. Обнаружив преследователей, испанцы, наверняка не станут зажигать сигнальных огней, понимал корсар, и «Поцелуй Фортуны» может ночью просто проскочить мимо галеона.
– Сбросить плавучий якорь
11 и подобрать паруса! – приказал капитан, и парни, пожирая жадными глазами вожделенную жертву и еле сдерживая нетерпеливую дрожь, бросились исполнять команды.
Когда стемнело, многие флибустьеры, как это часто бывало перед атакой, улеглись спать прямо на палубе. Морякам, привыкшим к неудобствам, не мешали жёсткие доски и отсутствие подушек, и они не собирались расслабляться перед схваткой. Как только начало светать, Корбо обнаружил, что, несмотря на «якорь», фрегат почти догнал противника. Испанский корабль был как всегда перегружен и не мог двигаться быстрее.
Такое открытие порадовало капитана, и он приказал затянуть бревно обратно, и, распустив паруса, «Поцелуй Фортуны» уверенно кинулся за испанцем. На галеоне, конечно же заметили корсаров, и, рассчитывая успеть добраться до принадлежащей испанской короне хорошо защищённой гавани, встревоженно засуетились.
На горизонте уже явственно просматривался берег Кубы, но следящий за лихорадочной вознёй жертвы, Корбо только усмехнулся. Капитан прекрасно знал: его корабль гораздо быстроходнее тяжёлой испанской калоши, а пустые трюмы фрегата отзывались жадным урчанием в желудках самих корсаров. Наблюдая за сытой неуклюжестью галеона, корсар засмеялся:
– Куда же вы спешите? Не надрывайтесь так! Мы поможем вам довести груз! – воскликнул Корбо, и, поддерживая шутку вожака, команда издевательски хохотнула.
Пристроившись к корме противника, фрегат нагонял испанца. «Поцелуй Фортуны» подошёл на пушечный выстрел, и галеон робко тявкнул установленным на юте орудием. Но этот, похожий на жалкий всхлип одинокий выстрел не оказал на флибустьеров должного впечатления, а, невнятно булькнув рядом с кораблём, лишь обдал брызгами хищное судно.
Рассчитывая продемонстрировать пиратам бортовые орудия, испанец начал манёвр, но «Поцелуй Фортуны» ушёл в сторону от прямого столкновения, а, закончив разворот, вновь встал позади жертвы, неумолимо сокращая расстояние. Фрегат, напоминая раззадоренного пса, щёлкающего зубами и норовящего ухватить за дрожащий хвостик жирного улепётывающего поросёнка, упорно гнал испанца. Галеон снова затеял манёвр, и Корбо поинтересовался у Лорента, смогут ли его ребята достать противника, если «Поцелуй Фортуны» сделает резкий разворот. Главный канонир пожал плечами:
– Ничего не обещаю, капитан, но мы попробуем», – пообещал Лорент, и расчёты замерли у пушек.
Фрегат начал неожиданный манёвр и, повернувшись к испанцам бортом, тут же разразился орудийным залпом. На галеоне удивились столь нерачительному использованию зарядов: из такого положения это казалось абсолютно бессмысленным. И в самом деле, практически все ядра не достигли цели, но всё же одно, поломав ограждение, упало на ют, а другое угодило в корму чуть ниже ватерлинии. Лорент, напряжённо наблюдая за жертвой, прищурился, а затем довольно улыбнулся:
– Если мы не повредили его рулевое управление, то я съем свою треуголку, – проговорил канонир.
– Хорошо обещать съесть то, чего у тебя никогда не было, – напряжённо следя за движением корабля, хмыкнул Корбо. Но действительно, галеон сделался беспомощным щенком, брошенным в бочку с водой.
Закончив манёвр, парусник французов развернулся и снова зашёл с кормы испанца. Палуба пиратского корабля опустела: просто опасаясь мушкетных выстрелов, разбойники скрылись за планширем и улеглись на настил.
Под отчаянную ругань капитана галеона рулевой изо всех сил старался повернуть колесо штурвала, но корабль, продолжая идти прежним курсом, не хотел слушаться команд. На испанце, похоже, поняли всю тщетность своих попыток, и капитан, показывая на пиратов и на рулевое колесо, о чем-то взволнованно заговорил с офицерами.
Корбо ожидал, что из кормового орудия вновь откроют огонь, но испанец почему-то молчал. Чуть не коснувшись бушпритом кормы противника, «Поцелуй Фортуны» сделал поворот и прошёл правым бортом рядом с галеоном. В следующее мгновение в жертву вцепились зубья «кошек», и, притянув борт, корсары с рёвом посыпались на палубу. Но кровопролития не последовало: испанцы сдались без боя.
Большинство пассажиров оказалось обычными поселенцами, следующими с семьями на Кубу. Капитан галеона рассудил, что если оказать сопротивление, им не избежать ответного огня флибустьеров, а тогда в первую очередь могут пострадать женщины и дети, и, посоветовавшись, сеньоры решили не стрелять и сдаться на милость победителям. К тому же испанцам было хорошо известно, что пираты первым делом заталкивают пассажиров и команду в трюм и таким простым способом избавляются от ненужных хлопот и освобождают палубу и каюты. Оценив благородство экипажа, Корбо именно это и приказал сделать.
Люди сыпались в чрево корабля и, давя и калеча друг друга, смешивались в одну живую кучу. В один миг господа сравнялись со слугами, не осталось больше различий между благородными сеньорами и рабами, между благочестивыми мамашами и распутными девицами, между рекрутами и идальго, разрушились расовые и религиозные границы – всех уравнял позорный плен. Оказавшись в вонючем трюме без света и свежего воздуха, господа, фермеры, подмастерья и прочие поселенцы кричали и ругались, изрыгали проклятия и унижено молили о помощи, взывали к богу, и тут же высказывали богохульства. Кому-то защемило руку или ногу, кто-то наступил ближнему на лицо, а кто-то получил удар в живот или по спине, но главное – они остались живы. И только тревога о будущем бередила сердца пленников.
