– Ну, раз вы без пяти минут моя невеста, думаю, будет вполне уместно, если я вас поцелую, – заявил мужчина и, не дожидаясь ответа, властно обнял девушку и приник к её губам.
В ту же минуту Эстель почувствовала, как чужие губы твёрдо и уверено захватили её. Поцелуй адмирала не походил ни на жадный поцелуй Альваро, ни тем более на горячий и лишающий воли поцелуй пирата. Губы адмирала не увлекали Эстель, а пугали: то было прикосновение мертвеца, желающего затащить её с собой в могилу. «Неужели всю оставшуюся жизнь мне придётся заставлять своё тело подчиняться воле этого жесткого и холодного человека?» – с тоской подумала бедняжка, и ей захотелось заплакать. Когда дон Хосе выпустил жертву и торжествующим взглядом хозяина посмотрел на Эстель, она испытала абсолютную безнадёжность. «Как объяснить отцу, что я буду несчастна с адмиралом, когда он уверен в обратном?» – с тоской размышляла сеньорита.
Вернувшись домой, девушка, терзаемая отчаяньем, направилась к себе в комнату, а адмирал, находясь в приподнятом настроении, пошагал в кабинет к сеньору Маркосу. Мужчины пропустили по рюмочке коньяка. Дон Бернардо с нетерпением ожидал, когда дель Альканис сообщит подробности встречи с его дочерью, но сеньор завёл разговор о желании получить портрет невесты и попросил отца разрешить ему нанять художника. Барон не возражал и, не выдержав, сам поинтересовался, что же ответила великовозрастному жениху Эстель. Торжествующе сверкнув глазами, будущий зять заявил: «Эстель примет правильное решение» – заверил он дона Бернардо. Вскоре адмирал засобирался на выход, а сеньор Маркос поспешил к дочери.
Уверенность приятеля насторожила Бернардо, и ему захотелось узнать из первых рук, какими доводами адмирал смог повлиять на Эстель. Перешагнув порог, отец увидел понуро опущенные плечи дочери. Девушка сидела у кроватки и тоскливо смотрела на спящего сына. Сердце мужчины сжалось, ему до глубины души стало жаль дочь, да и расставание с внуком не вызывало в душе ничего, кроме боли.
Поинтересовавшись о встрече и выслушав Эстель, дон Бернардо насупился. Аргументы приятеля показались барону довольно циничными и оскорбительными, но сеньор не мог не согласиться с их правотой. Немного подумав, отец снова взглянул на опечаленную дочь и произнёс:
– Знаешь, милая, я привязался к нашему Воронёнку и полюбил его, – вдруг признался старик. – У меня сердце кровью обливается от мысли, что я могу больше не увидеть этого маленького пирата, – вздохнул дед и вдруг встрепенулся. – В конце концов, я ещё жив! И умирать в ближайшее время не собираюсь! А потому у нас ещё есть время подумать и найти выход, так что, девочка моя, не стоит так огорчаться, – взбодрил он Эстель.
Совсем не ожидая получить от отца поддержку, девушка, с надеждой взглянув на него, тут же повеселела.
Убеждённый в скором согласии сеньориты Эстель расстаться с сыном дон Альканис вскоре уехал из столицы. Обещанный адмиралом художник взялся писать портрет упрямой невесты, а закончив работу, живописец лично отправился с холстом к адмиралу в Севилью.
Барон Маркос тем временем усердно размышлял над способом, каким образом устроить будущее дочери и внука, и жизнь в доме дона Бернардо пока продолжала протекать всё так же безмятежно
Глава 28
Под балконом дома сеньора дель Маркоса продолжала разливаться чарующая мелодия, и из окон окрестных особняков высунулись заинтересованные физиономии. Каждому хотелось разузнать, кто же на этот раз пытается добиться благосклонности незамужней соседки, но темнота ночи скрывала лица кавалеров, и любопытствующим приходилось довольствоваться лишь ласкающей слух музыкой. Девицы на выданье ревниво фыркали, высказывая недовольство постоянному вниманию к опороченной сеньорите, а их матери и дуэньи успокаивали завистниц, заверяя, что именно это и влечёт к соседнему дому падких до грешниц мужчин. Благородные отцы семейств, вполуха слушая сварливое недовольство жён и наблюдая за капризными кривляньями дочерей, размышляли, когда же появится счастливец, которому прекрасная Эстель ответит благосклонностью, а сами, украдкой поглядывая в сторону особняка барона, с досадой понимали: им самим в спальню к юной красавице путь закрыт.
Рассматривая кавалеров, Фиделина вышла на балкон и, уперев кулаки в крутые бока, всем видом показывала: господам здесь не рады. Так никого и не узнав, женщина горделиво вернулась в комнату, но всё же украдкой продолжала из-за занавески наблюдать за поклонниками. Эстель укрыла лёгким одеяльцем заснувшего ребенка и, взглянув на музыкантов, спросила:
– Может, закрыть дверь?
– Да пусть себе горланят, – возразила Фиделина и усмехнулась. – Хоть развлекут на ночь глядя. Лучше послушаем, чем порадуют эти воздыхатели. К тому же иначе душно станет, – привела она ещё один довод.
Неожиданно всё затихло; похоже, музыканты решили, что они достаточно разыгрались и готовились к главной части выступления. Вскоре вновь зазвучала проникновенная мелодия, и человек в шляпе с роскошным плюмажем вышел вперёд и запел. Услышав голос, Эстель невольно разволновалась. Сердце девушки учащённо забилось, щёки сеньориты обожгло огнём и, внимая проникновенным словам мужчины, она затрепетала:
Тот, кто с возлюбленной в разлуке
30
Скорбит безудержно в тиши,
Подобен телу без души
И обречен на скорбь и муки.
Песня завораживала и, чувственно пробираясь в душу, тревожила сердце необъяснимой тоской. Чуть хрипловатый голос исполнителя буквально обволакивал и, нежно касаясь кожи лица, шеи, плеч, ласкал, изматывая сладкой истомой и заставляя Эстель дрожать.
– Вот шельмец, прямо мурашки по коже! – беззлобно фыркнула Фиделина. – Так самозабвенно ещё ни один кавалер не пел. Смотри, как за душу берёт, – отметила дуэнья и, явно покорённая чувственным исполнением, хихикнула. – К такому поклоннику я бы сама с балкона сиганула!
Вглядываясь в темноту, Эстель молчала. Голос человека и слова песни волновали девушку всё больше, и, стараясь остаться незамеченной, она осторожно проскользнула на балкон. Прижавшись к стене и слушая музыкальное признание, сеньорита пыталась разглядеть мужчину:
О нет, не мни, что, разлученный,
Жизнь сохранить желаю я:
В тебе осталась жизнь моя,
И вот я – смерти обреченный.
Но стонов грудь не исторгает,
И плакать больше нету сил:
Все слезы я давно излил
На пламя, что меня сжигает.
Кавалер умолк, а Эстель продолжала стоять, в смятении прислушиваясь к гулкому биению сердца. «Нет, это невозможно! – пронеслось у неё в голове. – Это не может быть он! Мне показалось!» – убеждала себя девушка. Музыканты продолжали играть, но мужчина молчал и, вскинув голову, смотрел в её сторону. Она чувствовала его взгляд. Плащ скрывал фигуру господина, а шляпа и вовсе не позволяла в темноте разглядеть его лицо, но что-то неуловимо знакомое всё же было в этом человеке. «Нет. Я просто придумываю себе то, что хочу увидеть» – вздохнула Эстель и собралась уйти обратно в комнату.
