— У меня в селе тоже дом. Там у меня мать, — Ващенков приостановился и мутно посмотрел мне в глаза, выпятив нижнюю губу, словно ребенок, который собирается плакать. — Совсем одна. Ума не приложу, как она там живет, как справляется с хозяйством. Возраст и все такое… Жалко мне ее. А с другой стороны, если бы не крутилась как белка в колесе, может, ее и не было бы уже на свете. Ты-то как думаешь, а?
Но я не успел подумать, потому что входная дверь раскрылась и на крыльцо вышла жена. Она была в ситцевом халатике и домашних туфлях на босу ногу, с большим горшком алоэ в руках и потому слегка запыхалась, а шпильки, удерживающие узел золотисто-пепельных волос у нее на затылке, высунулись из узла здесь и там и готовы были просыпаться на пол. Готов был съехать, развязаться, рассыпаться и узел у нее на затылке, — тотчас я представил, как это могло произойти, и сердце у меня замерло, будто в первую нашу ночь, когда расплела косу и расчесала волосы, рассыпавшиеся у нее по плечам.
Ах, как невероятно красивы были ее волосы! Да и сейчас красивы, хоть она давно обрезала косу, — прежний золотисто-пепельный отлив остался, и я изредка подглядываю за ней и любуюсь, но только чтобы, упаси боже, не заметила и не заставила расточать ей похвалы: что ни говори, она у меня немного тщеславна.
— Удивительное дело: еще не вечер, а ты уже дома! — обронила мне жена звенящим от злости голосом и тут увидела высунувшегося из-за моего плеча Ващенкова. — А это еще кто?
— Незваные гости. Но позвольте, как можно носить такую тяжесть женщине! — немедля сориентировался тот, мягко, но непреклонно отнял у нее вазон и, выглядывая из-за упругих стеблей алоэ, стал повинно кланяться с горшком в руках. — Я вас очень прошу: не гневайтесь на вашего мужа. Моя вина, гневайтесь на меня!
— Со своим мужем я разберусь позже, — сказала жена, всегда ценившая мужскую галантность, а меня попрекавшая за упорное нежелание выставлять таковую напоказ, и снисходительно улыбнулась гостю, тогда как меня даже мимолетным взглядом не удостоила. — Лев Георгиевич, я полагаю?
— Он самый! — и Ващенков, жонглируя вазоном, точно цирковой клоун, приловчился и поцеловал ей руку. — Вот первый слух в городе, который полностью оправдал мои ожидания: говорили, что у Евгения Николаевича очаровательная жена и…
— И таки да! — сказал я, смеясь, и притворно погрозил Ващенкову пальцем. — Поэтому для назойливых ухажеров я держу за дверью колотушку.
— Не подлизывайся! Сказать, Лев Георгиевич, что у него спрятано за дверью? Молотки и лопаты. Чтобы не заниматься женой, он вот уже десять лет кряду занимается ремонтом. Хотите полюбоваться? Графские развалины Евгения Николаевича!
— Как, он еще и граф? А я-то гадаю, что за аристократическая стать у супруги Евгения Николаевича? Так ведь и вы в таком случае графиня!
— Куда уж нам, лапотным! — притворно вздохнул я. — Но вот яичницу на сале она жарит — пальчики оближешь!
— Теперь ясно, куда вы клоните. Да уж ладно, нынче суббота, заходите в дом — будет вам яичница на сале.
Мы вошли в дом и, лавируя между составленной вдоль стен и кое-как укрытой старыми простынями мебелью, чемоданами и узлами, направились в столовую, еще не развороченную ремонтом.
— Ты что, ополоумел? — улучив мгновение, шепнула мне по пути жена. — В доме, кроме сала, яиц и помидоров, шаром покати. Что прикажешь подать на стол? Хочешь выставить меня как хозяйку в неприглядном свете?
— Да у вас камин! — раздался голос Ващенкова, вместо столовой завернувшего в кабинет, пока жена притискивала меня к стене в коридоре, и это избавило меня от ненужных оправданий. — Самый настоящий? Что, и горит?
— Замечательно горит! — пропела ему жена, а меня мстительно ударила под дых локтем. — Мы провели индивидуальное отопление, печи убрали, а из этой печки получился камин. Все говорили, что тяги не будет, потому что дымоход имеет два колена, а каминный дым должен выходить по прямотоку. Но он горит, да еще как! Ну, вы располагайтесь, а я на кухню.
— Вот уж нет! — решительно возразил Ващенков. — Говорите, где у вас сало, лук, помидоры. Я буду нарезать, вы — жарить, а Евгений Николаевич накроет стол. Идет?
— Чего это ты раскомандовался? Один мой знакомый говорил: я вас не выгоняю, но покорнейше прошу выйти вон. Смотри, и я могу попросить…
Мы рассмеялись и с шутками-прибаутками отправились на кухню и принялись за дело.
— Как у вас, ребята, хорошо! — сказал Ващенков, когда мы усаживались за стол, и взялся за литровую бутыль с самогоном. — Если не возражаете, буду наливать я, все говорят — у меня рука легкая. Так вот, в доме все вверх тормашками, а дышится легко. Как это называется? Светлая и легкая аура. За вас, ребята! За хозяйку дома!
Мы выпили. А потом пили дотемна и вели какие-то бесконечные нудные разговоры — сначала о разном, а там все об одном и том же. Так обычно говорят в подвыпившей компании, где верховодит один, самый стойкий и двужильный, тогда как остальные согласно кивают, вставляют слово или два, а на деле давно уже готовы идти спать. Меня сморило первым — я всегда был слаб по части спиртного, а в тот день вдвое перебрал отведенную моему организму норму. Ващенков набрался не меньше моего: зрачки у него расплылись и стали нечеткими, движения обрели замедленность и плавность, речь не всегда оставалась связной и согласовывалась с направлением мысли. Но, в отличие от меня, он оказался закален в непрестанных битвах с алкоголем, а кроме того, если оперировать спортивными терминами, был марафонцем в запоях. Я же, скромный стайер, давно закончил дистанцию и едва удерживал равновесие за столом, украдкой посматривая то на часы, то на двери спальни.
Давно уже было переговорено о прелестях грибной охоты, о секретах и тонкостях засаливания груздей в дубовом бочонке, о зимней рыбалке, особенностях воздействия на организм различных минеральных вод, о преимуществах летнего отдыха в Карпатах перед избалованным Крымом, о недостатках нашей правовой системы в целом и несовершенстве устаревшего уголовного законодательства…
Давно уже закончилась закуска — и сало, и расхваленная мной яичница, — на столе оставался только хлеб да несколько хрупких головок молодого лука с ощипанными привядшими перьями…
И давно уже я с тоской высматривал в просвете между оконными шторами огромное заплесневелое пятно луны, заглядывающей к нам на огонек…
— А вот скажу я вам, — продолжал тем временем Ващенков, не отпуская горлышко злополучной бутыли с самогоном. — Замечательный самогон! Поклонись тетке в ноги… Да, так о чем это я?
— Нет, я больше не пью! Сказал — нет, и точка!
— Женя, давай выпьем за наших матерей. У тебя мама еще жива? И у меня жива, но совсем одна. Я ее так люблю, старушку! Единственный родной человек на свете… А вы выпьете за свекровь?
— За свекровь пить не буду! — жестко и непреклонно сказала жена и тыльной стороной ладони оттолкнула склонившееся к ее стопке горлышко бутыли.
— Да? А вот у меня теща — прекрасный человек! — не моргнув глазом, сказал Ващенков. — И тесть прекрасный. А вот в кого жена уродилась…
