— А как вы узнаете, что вам отвечают взаимностью? Неужели видно?
В ответ я с улыбкой знатока душ человеческих развожу руками: разве стоял бы у окна в одиночестве, если бы не знал?!
— Тогда, может быть, со мной?.. Или вы…
О чем речь? Разумеется! Я не могу позволить себе выглядеть в глазах у кого бы то ни было, и особенно в глазах этой дамочки, идиотом или законченной сволочью. И потому беру Квитко под руку, мы идем в круг, там она кладет невесомые ладони мне на плечи и запрокидывает лицо к моему лицу.
Танец медленный, тягучий, и если бы у нас с Лилией Николаевной все-таки случился роман, мы смогли бы, пользуясь моментом, обняться на людях, коснуться щекой щеки, дыхание слить с дыханием. Но мы движемся отстраненно и осторожно, чтобы каждое случайное прикосновение одного не могло быть неверно истолковано другим. Вот уж странный случай: изо всех сил изображать, что мы совершенно не интересуем друг друга как мужчина и женщина! Но тогда зачем мы рядом? Ведь это так противоестественно — обнимать женщину и даже не помыслить, какая у нее теплая и нежная под платьем кожа!..
«Вы на меня не сердитесь, нет?» — заглядывает мне в глаза Квитко, словно провинившаяся школьница, но боится и слово молвить — только вздыхает и немо шевелит губами.
«За что, милая? — так же немо вопрошаю я и улыбаюсь ей в ответ. — Разве можно быть виноватым в том, что любишь другого? А если даже не любишь, а просто не желаешь быть подстилкой для случайных людей, никакой вины в том нет: ведь ты и меня не любишь».
Руки ее ослабевают, она увереннее укладывает их мне на плечи и почти не деревенеет, когда касается моего тела своим. Ей уже хорошо, даже весело, она о чем-то вспомнила и хочет, но все еще не решается поделиться со мной. Наконец не выдерживает и, смеясь вполголоса, вскидывает на меня лукавые глаза:
— А помните, как вы угощали меня в кафе недалеко от Олесского замка? Я тогда думала: зачем уговариваю вас выпить? Как поведете машину? А после всю дорогу до Львова дрожала от страха как осиновый лист…
8. Бдения и сновидения
Одна из моих любимых книг — «Темные аллеи» Ивана Алексеевича Бунина. Там есть рассказ «Холодная осень», который я перечитываю всякий раз, когда особенно тяжело на сердце или глухая, беспричинная тоска меня донимает. В такие часы я усаживаюсь к горящему камину или укладываюсь на диван, на кудрявую баранью шкуру, зажигаю длинноногую напольную лампу и раскрываю бунинский том. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне», — в который раз перечитываю я простые и печальные строки из рассказа. Или вот эти: «…а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только этот холодный осенний вечер».
Тоска, да и только!
Я снова и снова возвращаюсь к этим фразам, потом закрываю глаза и спрашиваю уже себя: «А что было в моей жизни?» И всякий раз соглашаюсь с внутренним убеждением, что было многое, замечательное и не очень, — не в пример героине бунинского рассказа. Но лишь начнешь вспоминать — и память чаще всего переносит меня к одному-единственному эпизоду из прошлого: нашей первой с женой ночи, — как если бы ничего другого, более значимого и достойного, не случилось больше со мной.
А ночь была странная, если не сказать больше: святая ночь! Святая потому, что с вечера до утра мы оставались одни в комнате и ни на минуту не сомкнули глаз — всё говорили, всё засматривались друг на друга, и самое большее, что я мог позволить себе, это как бы невзначай касаться ее руки и слегка сжимать ее ладонь своими пальцами. А ведь еще изначально, с первых минут встречи и мне, и ей было ясно: та незримая грань, которая по жизни разделяет мужчину и женщину, уже нами пройдена, мы духовно близки, и дело только за малым — за первым поцелуем. Но я все не мог решиться, и только смотрел в глаза, и гладил, гладил ее ладонь.
И лишь под утро, когда стало сереть за окном, она вдруг прервала меня на полуслове, коснувшись моих губ мягкой шелковистой ладонью, погасила лампу и раздернула шторы. Скудный свет как бы нехотя протек из-за стекол, и комната стала размытой и зыбкой, как на фотографическом снимке в ванночке с проявителем.
— Я думала — отважишься или не отважишься? — прислонившись спиной к стене у окна, произнесла она подсевшим из-за бессонной ночи голосом, и в нечетком предрассветном мареве на мгновение показалось — она за что-то сердится на меня.
— Дело в том… Я боялся обидеть вас…
— И правильно, что боялся. Получил бы от ворот поворот. На дух не переношу наглецов.
— И?..
— Какого цвета у тебя глаза? Вчера при солнечном свете были голубые, а сейчас — серые.
Я придвинулся к ней почти вплотную, но, все еще опасаясь случайных прикосновений, только и отважился пошевелить у ее губ своими губами.
— Ты меня всерьез выбрал? На всю жизнь? — спросила она, пытливо заглядывая мне в глаза. — Если по случаю, лучше уходи.
— А ты?
— Я не выбирала — сразу поняла: мой!
У меня перехватило дыхание, пальцы задрожали, но я все-таки сумел коснуться ее волос — еще совсем робко и неумело, как случайный человек выпутывает из прядей другого крохотный листочек или ватную тополиную пушинку.
— Тогда… Можно я тебя поцелую? — не различая собственного голоса, едва выдохнул я.
— Теперь тебе все можно…
Внезапно я просыпаюсь от глухого хлопка — это злосчастный томик Бунина выскользнул из моих рук и ударился о пол возле дивана. Камин давно погас, даже угли не тлеют — перегорели в пепел и золу, и в комнате сеется мягкий светящийся полумрак, какой бывает зимними снежными ночами, когда лунный свет сливается с сиянием выпавшего накануне снега.
«Ну почему, — думаю я все еще в плену негаданных сновидений, — сны обрываются на самом-самом?.. Касаются души, но равнодушны к телу?.. Что плохого в том, чтобы еще раз — пусть во сне, в забытьи или как-нибудь еще — ощутить тот первый, сокровенный поцелуй?.. Ощутить как бы наяву: ведь когда спишь, не различаешь, сон это или частица прошлого бытия…»
Какое-то время я лежу отрешенно, в безвременье, с ощущением, словно меня снова обокрали. На душе — несказанная обида, там пусто и горько, и не столько потому, что жены нет рядом, а в первую очередь потому, что наш сокровенный поцелуй уже никогда не повторится. Было — и кончено! Вышел, закрыл за собой дверь, а ходу назад нет… Может быть, потому мужчины и женщины изменяют друг другу — в надежде на повторение первозданного чувства? Увы, и эта надежда несбыточна, ведь жизнь человеческая соткана из штучных ощущений: первый поцелуй, первая ночь, первый ребенок, первая смерть. А когда что-то повторяется, то этому нет цены: уже — вторично, уже — штамповка с конвейера, уже — с оскоминой. Другое дело сновидения. Но сны почему-то всегда обрываются на самом-самом…
— Вот как оно устроено! — бормочу я, и звук голоса вязнет и теряется в сумеречных закоулках комнаты. — Обретая — теряешь, теряя — обретаешь другое. И так шаг за шагом. Пока в итоге не обретешь смерть.
