– Вы мне?
– Тебе. Ты одна тут красавица.
Женщина засмущалась, заморгала, но не могла себя заставить двинуться дальше, из вежливости нужно было дослушать исповедь афганца до конца.
– Я бы мог твоим мужем стать, я же сильный мужчина.
Женщина застопорила проход, и быстро начала собираться толпа. “Афганец” стал говорить еще громче и прочувствованнее:
– Я бы стал твоим мужем, ты была бы моей женой, мы с тобой танцевали бы… – и он похлопал рукой по сиденью, затем крутанул колеса, совершив несколько головокружительных па, опять похлопал ладонью по сиденью. – Кто знает, как судьба сложилась бы, не будь войны проклятой… В тебе сколько росту, красавица?
– Метр семьдесят, – растерялась провинциалка. – А что?
– Мы были бы хорошей парой. У меня рост метр восемьдесят четыре.., был.., с ногами… – грустно добавил он с мастерской театральной паузой, голос у него дрогнул. – А сейчас, видишь, – желваки заходили у него на щеках, и зрителям показалось, что сейчас из голубых бесхитростных глаз брызнут чистые горячие слезы.
Но “афганец” сдержал себя, он лишь рукавом прикрыл глаза. Расплакиваться в десятый раз за день было “в лом”, особенно с “бодуна”.
Женщина уже лезла в кошелек.
– Мне не на пропой, красавица, мне на протезы деньги нужны. Только немцы такие делают. Куплю протезы, вот тогда мы с тобой и станцуем.
Женщина бросила в шапку двадцать рублей. Еще несколько бумажек легло в грязное нутро ушанки, сыпанулась мелочь, и публика начала рассасываться.
Женщина с тяжелой сумкой заспешила прочь. Лицо у нее было грустное, слова “афганца” тронули ее до глубины души. Но и двадцатки было жалко, как-никак почти что доллар.
"Афганец” проделал ту же операцию с содержимым ушанки, затем погладил живот, где шуршали и позвякивали деньги, на губах мелькнула улыбка. Он лихо сунул в рот сигарету и заметил Дорогина.
– Эй, браток, – поманил он Сергея, – огонька, может, дашь?
– Варвара, есть зажигалка?
Варвара подала Сергею модную дамскую зажигалку. Сергей поднес огонек к дорогой сигарете. “Афганец” затянулся, катнул колеса, отъезжая к стене.
– Что ты на меня так смотришь? Вроде мы с тобой не знакомы, не служили вместе. А дорогие сигареты мне добрые люди подарили, сам-то я “Приму” или “Беломор” курю.
– Слушай, ты Абебу давно видел? – глядя прямо в глаза, спросил Дорогин. “Афганец” насторожился.
– Какого Абебу?
– Который Пушкин.
– А, Пушкина! Как же, как же, на прошлой неделе видел. Меня по Тверской катили, видел, стоит себе на постаменте, голуби на голове пасутся.
– Я не про памятник у тебя спрашиваю, а про эфиопа Абебу.
– На кой хрен, браток, он тебе нужен? – “афганец” нервничал, и это было заметно, но пока в руках себя инвалид сдерживал. – Люди, люди, – вдруг закричал он густым басом и рванул на груди рубашку, но несильно – так, чтобы не высыпались деньги. Рубашка была крепкая, вместо пуговиц заклепки. – Люди, люди, посмотрите на меня, перед вами герой, о котором забыла родина! Вспомните хоть вы, хоть частичку своей доброты пожертвуйте мне на пропитание!
На такой громогласный возглас люди начали оборачиваться, но никто не подошел. “Афганец” снова уставился на Сергея.
– Мужик, отвали, работать мешаешь!
– У меня дело. Сколько твое время стоит?
– Ты что, хочешь дать денег герою бесчеловечного конфликта?
– Я подумаю. Может, и дам, если, конечно, ты скажешь, где эфиоп.
– Эфиоп его мать знает, – шепотом произнес “афганец” и громко завопил:
– Вот так страна обращается с героями. А я за Россию кровь проливал, две ноги потерял, восемь операций и полная ампутация. По частям отрезали, пятьдесят осколков в ногах застряло и в груди… Смотрите, смотрите! – тыкал себя в грудь бывший гвардии сержант десантно-штурмового батальона Игорь Морозов.
Этот возглас разбудил у многих совесть, и деньги опять полетели в ушанку. “Афганец” запел:
У незнакомого аула, на безымянной высоте…
Хотят ли русские войны…
Спросите вы у тех ребят,
Что под утесами лежат…
Песня о Великой Отечественной была удачно переделана под колорит афганского конфликта. Голос у попрошайки был густой, мясистый, как докторская колбаса, ночь пролежавшая в воде. Да и акустика подземного перехода была под стать сцене Большого театра.
После второго куплета “афганец” оборвал песнопение и вновь выгреб деньги из шапки.
– Ты долго еще здесь сидеть собрался, герой Игорь Морозов?
– Меня друзья заберут.
– Знаю я о твоих дружках, галичанах.
– А тебе дело? Они меня кормят, поят, кров дали.
– Ради кого стараешься? Ради уродов, которые все твои деньги забирают?
– Зачем они мне, деньги. Мне стакан водки и крыша над головой дороже любых денег. Тут посидишь, с народом пообщаешься, и на душе легче, раны не так болят. Сижу и вижу, щедрый русский народ, последнюю рубашку снимет, а калеке поможет. Без галичан мне этого места не видать как своих.., ног.
Галичане появились неожиданно. Они были в кожанках, спортивных штанах с лампасами, в дорогих кроссовках, черноволосые, небритые, длинноносые, высокие и широкоплечие.
Белкина даже отступила на пару шагов и зашептала:
– Сергей, пошли! Иначе до юбилея Пушкина, точно, не доживем.
– Погоди, – через плечо бросил Сергей.” Галичане привыкли, что стоит им лишь бросить на кого-то недружелюбный взгляд, и человек тут же испаряется, как будто его и не было. А этот стоит себе, и выражение лица спокойное, и взгляд не прячет.
– Ты чего к инвалиду прицепился?
– За жизнь разговариваю.
– Дал ему денег и проваливай. Исполнил гражданский долг и ступай с богом.
Разговаривать более резко бандиты побаивались, черт знает кто перед ними, может, мент переодетый, может, опер какой, а может, дружок афганца, ветеран отмороженный, спецназовец, которому человека убить – как за угол сходить. И справка у него из “дурки” вполне может оказаться в кармане.
– Чего тебе надо? Иди отсюда.
Сергей посмотрел на галичан, один из которых, запустив руку за пазуху “афганцу”, выгребал деньги, перекладывал их в спортивную сумку с адидасовским трилистником. Сергей почувствовал: с ними разговор не сложится, во всяком случае сейчас.
Когда все деньги перекочевали в спортивную сумку, один из галичан достал початую бутылку водки и отдал “афганцу”.
