Никита Мелентьев не потерял обладания. Мужественно глядя в мутноватые зрачки царя, со вздохом вдохновенно соврал:
— В болезни ныне пребывает, красная сыпь по всему телу у ей! А за ласку низко благодарю, великий государь. Да продлит Господь твои лета!
Иоанн Васильевич махнул расшитым золотом рукавом:
— Ну, лечи ее, стремянный! Может, лекаря прислать? Не хочешь — не надо…
А тут и сам государь занедужил да новые заботы навалились на него. Казалось, оставил он в покое Никиту Мелентьева, забыл о его молодой жене.
Гость незваный
Минуло полтора года. Мелентьев все больше входил в фавор. Царь всегда за столом посылал ему куски со своего блюда, одаривал деревеньками, пожертвовал с собственного пальца старинный перстень.
Однажды теплым майским вечером, когда вся Москва успела покрыться разлопушенными клейкими листочками, когда мягко пахло резво пробежавшим к дальнему лесу в Сокольниках дождем, царь решил оказать своему любимцу честь. Разгоняя зевак плетьми, государев кортеж прискакал к обширной усадьбе Мелентьева, что на высоком берегу Неглинной, возле Рождественского монастыря.
— Встречай, стремянный, своего государя! — растянул узкий рот царь. — Чай, не ожидал такой чести?
Все засуетилось, закипело в доме. Десятки слуг сбились с ног, сталкиваясь с разбегу лбами, но подносов не роняли, и вмиг громадный дубовый стол заполнили питьем и яствами.
Как и положено по изящному этикету, появилась хозяйка с золотой чаркой вина на подносе, с низким поклоном поднесла:
— Отведай, свет-батюшка, себе на здравие!
Иоанн Васильевич едва взглянул на Василису, как задохнулся в восторге:
— Зело красота могучая, словно пламень сердце поражающа… Истинно вторая египтянка Лиалида! — Строго посмотрел на Никиту: — Ты, стремянный, небось погряз во глубине страстей? Сие вельми грешно.
Лицо Василисы заалело от царской похвалы. Мелентьев же заторопился:
— Негоже бабе стремянного пред царскими очами быть! Ступай, Василиса, к себе.
Государь ухмыльнулся:
— Суров ты, обаче! Аз реку: ныне же пришли Василису во дворец. Незачем ей тут молодость губить.
Мелентьев раздул ноздри, сжал кулаки, но смолчал, лишь покорно склонил голову. Про себя же решил: «Не отдам жену!»
Недуг
Прошло три дня. Ни Мелентьев, ни его Василиса во дворце не появились.
Государь о своем приказе помнил. Нахмурившись, произнес:
— Малюта, что стремянный Никита, жив ли? Или без передыху со своей молодой женой срамной малакией занимается? Скачи к нему, вызнай!
Через малое время, вытирая пыль с потного лица, Скуратов появился во дворце, зло ощерился:
— Стремянный сказался недужным и про свою Василису так же ответствовал.
Иоанн Васильевич как раз начал шахматную партию с Иваном Колычевым. Обдумывая хитрый ход, он кротко вздохнул:
— Зело грустно сие слушать, аз, грешный, молиться буду за здравие их, недужных! А покамест, Малюта, пошли лекаря моего Бомелиуса, пусть попользует…
В кибитке потрясся немец на Рождественку. Вернулся когда, загнусавил с поклоном:
— К женщине меня не допустили, а у самого хозяина, как у нас говорят в Пруссии, опасное воспаление хитрости. — Угодливо хихикнул.
Перекрестился Иоанн Васильевич, вздохнул:
— От сего недуга есть верный способ врачевания. — Многозначительно посмотрел на Скуратова: — Малюта, приготовь снадобье! Сейчас обыграю сердечного друга моего боярина Колычева и поедем навестить болезного. — Взял в руки фигуру, переставил на доске и с самым счастливым видом воскликнул: — Мат тебе, сокольничий!
…Кавалькада вскоре выехала из Спасских ворот Кремля. Против церкви Спаса на Бору Иоанн Васильевич остановился, снял тяжелую, обшитую драгоценными палами шапку, троекратно перекрестился, с притворным вздохом молвил:
— Помоги, Господи, облегчить страдания нашего раба Мелентьева!
Всадники двинулись на Рождественку.
Царь, наездник бывалый, красиво гляделся в седле.
Смертная чарка
— Ну, где тут хворый? — вопрошал государь, входя в хоромы стремянного. — В опочивальне? На вид такой здоровый мужчина, а вот надо же, свалился!
Стремянный, увидав, что над головой его сгущаются тучи, и впрямь занемог. В затылке что-то гудело, словно в большой набат били, а правая рука стала неметь.
Услыхав хлопанье дверей, шум под окнами, суетливую беготню челяди, Никита с трудом оторвался от подушки, хотел кликнуть слугу, чтобы одевал, как дверь опочивальни раскрылась. На пороге, в окружении своих головорезов, стоял ехидно улыбающийся государь.
Волчьим взглядом впился в Никиту, а голос прозвучал елейно, маслено:
— И что с тобой, свет-Никитушка? И впрямь тебя в крюк согнуло. А я, грешный, думал, что ты хитришь, от государя своего прячешься. Прости меня, неразумного. Малютушка, друже мой, зри: стремянный наш посинел, будто на льду посидел. — Помолчал, повздыхал. Со слезой в голосе добавил: — Лихорадка не матка: треплет, не жалеет. А ты, Никитушка, исправно ли молишься Сыну Божию?
— Молюсь, государь! — лязгнул зубами Никита.
— Молись со слезами, с покаянием, припадай к Богу с верою. Милостив Бог есть, иже праведников любит и грешных милует, к стопам Его прибегающих.
Царь вдруг повалился на колени перед иконостасом, стукнул лбом в пол так, что гул пошел, стал молиться.
Никита натянул на себя кафтан.
Появилась и Василиса. Она терпеливо дожидалась окончания молитв государя, привалившись плечом на дверь и держа в руках поднос с чаркой вина и хлебцом.
Наконец Иоанн Васильевич бодро поднялся на ноги, выпил вино, смачно, неприлично долгим поцелуем присосался ко рту Василисы.
— Ты, стремянный, верой и правдой служил мне. Теперь и я тебе облегчение пришел сделать. Говоришь, лихорадка у тебя? — Иоанн Васильевич ласково улыбнулся Никите.
— Нет, государь, мне уже стало лучше!
Иоанн Васильевич обрадовался:
— А сейчас и совсем от недугов избавишься. Принес я тебе верное снадобье. Лечит от всех болезней на свете: от лихорадки, от горячки, от рожи, от уязвления змеи, от воспаления хитрости. — Поманил Скуратова: — Эй, Малюта, налей, для друга не жалей!
Мелентьев сжал губы, невольно отшатнулся: он увидал коварное и полное жестокости лицо Скуратова. Понял: смерть пришла! Собрался с силами, твердо сказал:
— Суди тебя Господь, Иоанн Васильевич! Я противиться не смею. Но помни: коли обидишь Василису, с того света приду к тебе, взыщу.
