— Бабка, шла б ночевать, пока мы тебя… — захохотал один из стражников своей шутке. Но псов все ж пугнул: — Пошли вон, гнусные! — и насмерть зашиб самого наглого, с отгрызенным ухом.
Старушка вытерла платочком лицо Феодосии, развернула чистую тряпицу и стала ее кормить.
Пути Господни
И тут случилось нечто такое, о чем с удивлением и восторгом много десятилетий писали историки.
Из Спасских ворот выехала кавалькада. Впереди, в коротком камзоле и при шпаге, гарцевал сам государь. За ним на молодом сильном жеребце манерно держался Меншиков.
Государь, проезжая мимо места казни, натянул узду, осадил коня. Он обратился к старушке:
— Что, жалко убийцу стало?
Лукерья, до того сидевшая на корточках возле Феодосии, поднялась в рост, подошла к государю, смело сказала:
— Ты, батюшка, хоть и самодержец, а того не ведаешь, что женка сия страдает безвинно.
— Ну, бабка, то ты лжешь: я сам слыхал, как Феодосия в убийстве призналась…
Лукерья совсем разошлась, подступила к государю, рукой аж за стремя ухватилась:
— Милок, а коли б тебе уд огнем прижгли, ты что, рази не обличился бы во всех смертных грехах? Все на себя принял бы, сердечный, потому как человеческое естество болезно и слабо.
— Молчи, старая дура! — Государь сурово нахмурился, дернул ногой: речи старухи ему показались бесстыжими.
Лукерья же продолжала:
— Недолго ей мучиться осталось: собаки нынче же сгрызут ее. Вот она мне Христом Спасителем и собственным дитем поклялась: мужа своего она живота не лишала.
— А кто?
— То ей неведомо. А ты — наш заступник и справедливец, тебе сердце должно правду вещать. Много она, сердечная, перенесла, не бери грех на душу, будь пастырем добрым, Петр Алексеевич, отпусти несчастную с миром.
Государь глубоко задумался, вспомнил то доброе, что сделал ему старый князь Лукомский — отец Феодосии, но сдержал добрый порыв. Он хотел уж было коня своего пришпорить, как Меншиков вдруг слезно стал просить:
— Мин херц, старуха верно говорит: отпусти несчастную. А лучше отдай ее мне.
Фыркнул государь:
— Фу, сластолюбец, смотри, попадешь в ад, там тебе эти, с рожками, уд-то жупелом и прижгут. Ха-ха-ха!
Конники, сопровождавшие государя, весело зареготали. Тот, подобревший, вдруг сказал:
— Забирай себе… — и, пришпорив ретивого коня, по летел в черную ночную беспредельность.
Феодосию тут же вынули из ямы, распутали ноги-руки, одели в мужицкий кафтан и, почти бесчувственную, в кибитке отправили в дом Меншикова.
Призрак
Пришла осень. В канун Димитриевской родительской субботы, а именно 17 октября, из Дерпта прискакал верный государев денщик Иван Трубецкой. Доложив государю о тех делах, за которыми послан был, Трубецкой добавил:
— Петр Алексеевич, сведал я, что у дерптского купца Лихудова обретается… убитый Иакинф Курицын.
— Ты, Ивашка, не ведаешь, что брешешь! — Государь оторопело воззрился на денщика, недоверчиво покачал головой. — Призрак, что ль?
— Я, батюшка, тож не поверил, а приволокся, будто по какому делу, к Лихудову и в горнице зрю — точно, Иакинф. Только весь оброс, с головы на лоб волосы бросил, да я вмиг узнал его.
— Он видел тебя?
— Сомнительно сие, ибо я быстро ретировался.
Задумался Петр.
Меншиков расплылся в счастливой улыбке:
— Так Лихудовы близкие родственники Курицыных! Где ж лучше ему укрыться? — Захохотал. — Помнишь старушку, что образумила, мин херц, тебя, умягчила ниву сердца? От греха уберегла.
Государь ничего не ответил светлейшему, лишь стукнул кулачищем, так что чарки подпрыгнули, на камчатую скатерть вино плеснули.
— Ивашка, достань мне собаку гнусную хоть из-под земли! Уж я его, — помахал кулаком.
Эпилог
Не прошло и трех недель, как Иван Трубецкой под конвоем пяти солдат доставил в село Преображенское Иакинфа Курицына. Тот, получив на первой виске несколько ударов кнутом, признался, что решил бежать от государева гнева, прихватив из дому деньги и золото. А чтоб его не искали, а заодно жаждая отомстить жене, решил сделать каверзу. Для сей затеи подговорил ключника Панкрата. Тот зарезал на берегу Москвы-реки, недалеко от хором Курицына, гуся. Его кровью он обильно полил землю и испачкал нож, который подбросил под кровать Феодосии. Сам же ее неправедно обличил.
В канун Филиппова поста на том самом месте, где мучилась Феодосия, ее муженьку Сысой отрубил голову. Ключнику Панкрату за ложный донос достались пытки, кнут, каторга.
Что стало с Феодосией? Вместе с сыном Ванюшкой и Лукерьей она перебралась в одну из своих калужских деревенек и там провела всю оставшуюся жизнь — в сельской тиши и всяческом довольстве. Правда, до того ей пришлось месяца три пожить в московском доме Меншикова. А куда денешься? Такова женская доля.
Изменник
Петр был взбешен. Он посылал проклятия еще не растерзанному, неизвестному врагу своему: «Измена! И где? В моем доме, среди, быть может, самых близких, доверенных людей. Всех перешерстю, никого не пожалею, каждому в душу загляну, но шпиона отыщу. И пусть, коварный, загодя трепещет: казнь ему будет ужасная!»
Результаты розыска стали поразительными.
Слезы маршала
Сердца русских пылали радостной гордостью: длительная, кровопролитная война со Швецией завершилась блестящей викторией. В финском местечке Ништадте, что на берегу Ботнического залива, 30 августа собрались победители и побежденные. Россию представляли генерал-фельдцейхмейстер, президент Берг- и Мануфактур-коллегий Яков Даниэль Брюс и тайный советник Генрих Иоганн Фридрих Остерман. Король свейский Фридрикус подписывать позорный мир отправил мужественного маршала с глубоким фиолетовым шрамом от уха через всю щеку Иоанна Лилиенштета и министра Отто Стремфельда.
Наконец прозрачным и холодным утром 5 октября посланцы встретились в последний раз для единственного и важнейшего дела — поставить подписи на родившемся в горячих спорах, порой едва не доходивших до драки и продолжавшихся поболее месяца, «Трактате вечного мира».
Канцелярский советник, до ужаса худой швед, в новом сюртуке с блестящими пуговицами, в длинном, обильно напудренном парике, устремив громадные оловянные глаза на листы исписанной бумаги, соблюдая протокол, зачитывал вслух трактат, составленный, по взаимной договоренности, на немецком языке: «Имеет отныне непрестанно пребываемый вечный, истинный и ненарушаемый мир на земле и воде, такожде истинное согласие и неразрушаемое вечное обязательство дружбы пребывать между Его Королевским Величеством Свейским, пресветлейшим державнейшим Королем и Государем Фридрихом Первым и Его Царским Величеством, пресветлейшим царем и Государем Петром Первым, Всероссийским самодержцем и прочая, прочая…»
