— Стало быть, весь Питербурх уже ведает про мои планы? Девиер невозмутимо продолжал:
— Ваше императорское величество, про весь город пока сведений не имею, а семнадцать людишек уже пытаем. Только злодеи сами толком ничего не ведают.
— Непостижимо! — Петр покрутил головой. — Выпей водки, Девиер, и беги далее допытывайся. До самого корня доберись, до главного изменщика — жилы самолично из него выну.
Конфуз
Итак, настало долгожданное 22 октября. В Троицком соборе, при стечении всего народа и многих иностранцев знатных, после литургии был оглашен мирный трактат. Красноречивый Феофан воспел подвиг императора. Затем распинался льстивый канцлер граф Гаврило Головкин:
— Тобою, о, великий отец Отечества, император умудренный, народ русский выведен из тьмы неведения на театр славы всего света, из небытия в бытие произведен и в сообщество политичных народов присовокуплен. Виват!
— Виват! — загалдела толпа, испытывая истинный восторг перед тем, кто погубил в болотах, в рудниках, в походах, порой бесталанно проведенных, многие тысячи русских людей.
Шибанул в уши звон литавров, звуки сотен труб, раскатилась барабанная дробь, поплыл над землей гул колоколов, громыхнули пушки с крепости и с Адмиралтейства, окутались пороховым дымом сто двадцать пять галер, прибывших под командою князя Голицына из Финляндии, на веслах которых сидели каторжники и пленные шведы.
Громыхнуло на Троицкой площади. Это двадцать девять полков повели беглый огонь в небо. И все слилось в единый звук: «Виктория!»
Когда гром победы поулегся, государь, расчувствовавшийся едва ли не до слез, крикнул народу:
— За все наши победы надлежит Бога крепко благодарить. Однако, надеясь на мир, не ослабнем в воинском деле: коварны враги, они только и жаждут, чтоб погубить Россию!
* * *
Потом опять было молебствование, после чего отправились, наконец, в Сенатские палаты. Там знатных гостей ожидал обильный стол — на тысячу персон.
Во время пышного пира государь щедро раздавал награды, в том числе и памятные медали — золотые и серебряные, различного размера и веса, в зависимости от заслуг награждаемых.
И когда раздача подошла к концу, государь вдруг обратил внимание на приглашенного им и скромно сидевшего среди иностранных гостей знатного маршала Лилиенштета. Петр в пылу великодушия воскликнул:
— Русский император умеет ценить мужество своих врагов. Вам, знаменитый ратными подвигами Отто фон Лилиенштет, преподношу золотую медаль…
Но здесь случился конфуз: все золотые медали были уже розданы. Тогда Петр поманил к себе старого знакомца — гвардейца Семеновского полка Богатырева. Приказал:
— Господин капитан, поспешите ко мне в спальню. Там у окна на маленьком столике, в палисандровой шкатулке, кою ты видел, медаль золотая найдется…
Монаршья справедливость
Вскоре Богатырев вернулся, держа на ладони медаль. Государь вручил ее Лилиенштету, а Богатырева, расцеловав, посадил между собой и Меншиковым. И объявил во всеуслышание:
— Вот кто первым доставил мне счастливое известие из Ништадта! За это я пожаловал Богатырева капитаном и медалью. Проси, капитан, чего пожелаешь, все выполню. Ты, кажется, довольно беден? Желаешь поместье с крестьянами в Эстляндии?
Богатырев ответил:
— Нет, государь император, другую милость, большую, хочу вас просить.
— Какую? — Государь удивленно поднял бровь.
— Ежели это верно, что пойдем в Персию, то пошлите меня воевать ее.
Задохнулся изумленный Петр, схватил за грудки капитана:
— И ты о том же? Откуда прознал?
— Да сейчас к вам в спальню шел через зимний сад, а там возле козетки в клетке большой белый попугай сидит, внятно повторяет: «Пойдем в Персию! Пойдем в Персию!» Я так полагаю, что царский попугай случайные слова не станет твердить.
Хлопнул себя Петр по лбу:
— Так вот где изменник! А из челяди по простоте кто-то разнес по городу.
За столом громыхнули дружным хохотом. Громче других, до слез смеялся Меншиков, с которого теперь вовсе спало подозрение. Вытирая платком лицо, спросил Петра:
— Мин херц, людишек этих, семнадцать человек, что Девиер напрасно арестовал, отпустить, что ль?
— Я тебе отпущу! — взмахнул кулаком Петр. — Ведь болтали! Стало быть, виновны. Баб на десять лет на полотняный завод отправить, а всех остальных клеймить и в рудники.
— Тогда позволь, мин херц, я шпиону гнусному, этому белому попугаю, башку сверну?
Петр укоризненно покачал головой:
— Алексашка, какой же ты жестокий!
Эпилог
Для простого народа, дабы он тоже ощутил радость виктории, государь распорядился устроить пиршество. На Троицкой площади, там, где обычно стоял эшафот, соорудили высокий помост о шести ступенях. На помосте утвердили жареного быка, всего раззолоченного, набитого множеством различной птицы. И тут же устроили два фонтана: из одного била струя красного вина, из другого — белого.
Быка и его содержимое толпа разодрала мгновенно, а возле фонтанов веселье продолжалось до полуночи, пока источники алкоголя не иссякли. Погуляли знатно, утром пятерых нашли на ступенях холодными — упились до смерти.
В девять часов вечера небо вдруг осветилось сказочной красоты фейерверком — им управлял сам государь. Тут же, под оружейный и артиллерийский салют, изображались различные аллегории.
Сия утеха шла до полуночи. Государь вернулся в Сенатские палаты, где снова, состязаясь друг с другом, придворные льстецы лили ему в уши медовые речи, сопровождавшиеся, как писал очевидец, «обношением бокалов преизрядного токайского и иных вин».
Заметим, что народу объявили милости. Были прощены все недоимки с 1700 по 1718 год. Из каторги освободили поголовно всех преступников, за исключением убийц, разбойников и святотатцев.
А что несчастные узники, жертвы служебного рвения Антона Девиера? Об этом история умалчивает. Кому интересны те, кто пашет землю, растит хлеб, строит дома и корабли? Ученые мужи любят воспевать героев, особенно тех, кто прославился убийствами.
Поход в Персию начался на другой год, но славы Петру не принес. Может, болтливый попугай и впрямь нарушил стратегический план отца Отечества?
Женские каверзы
То промозглое октябрьское утро 1717 года Петр запомнил навсегда. Необычайные чувства пришлось пережить монарху: ярость, смешанную со жгучим стыдом.
Он лежал в халате, отбросив одеяло, когда в двери спальни осторожно поскребли. Это был комнатный лакей Платон Афанасьев. По-барски осанистый, важным лицом он поразительно напоминал покойного царя Алексея Михайловича.
