Государь, с трудом удерживая улыбку, повернулся к Эбингу:
— Это правда, господин полковник?
— Да, ваше величество, — сказал Эбинг, сгорая от стыда. — Я никогда не лгу! Этот… воин… сказал правду. Но он не должен был калечить моих слуг и портить мой костюм. Пусть заплатит!
Государь приказал:
— Богатырев, сей же миг заплати господину полковнику!
— У меня нет денег. Часть жалованья я отправил матушке, а остальное продул в карты капитану Чердынцеву.
— Но сидеть на гауптвахте, надеюсь, можешь? Отправляйся на две недели.
— Так точно, на две недели — гауптвахта! — Богатырев строевым шагом отправился из кабинета. И паркет трещал под его ногами.
Увидаться с государем ему предстояло скорее, чем он мог предполагать.
«В Сибирь!»
Меншиков вдруг поднялся с кресла и что-то стал нашептывать государю. Тот согласно кивнул. Екатерина с любопытством смотрела на них.
Петр обратился к Эбингу:
— Господин полковник, я всегда высоко ценил вашу доблесть и вашу службу. Теперь у меня есть нужда в честном и толковом человеке. Могу я рассчитывать на вас?
— Я предан вам, великий государь! — надулся Эбинг и стукнул себя в грудь.
В разговор вступил Меншиков:
— Все, что вы услышите, — государственная тайна. Идет слух, что губернатор Сибири Матвей Петрович Гагарин пренебрегает законами, залазит неправедно в казну. Государь желает, чтобы вы, многоуважаемый Вольф Эбинг, отправились инкогнито в Тобольск, где в особую секретную книгу занесли бы все выявленные вами вины губернатора. Фиктивной целью вашей поездки станет, скажем, секретное поручение в Китай. Не теряйте зря времени, отъезжайте. И чем быстрее, тем лучше.
Эбинг расцвел от счастья. Миссия сия грозила быть почетной и полной интересов различного рода.
— Я ваш покорный раб, светлейший государь! — Он наклонился столь низко, что парик упал, к всеобщему веселью, на паркет. — Я люблю счастливые приключения.
— Завтра светлейший князь Александр Данилович Меншиков даст вам необходимые советы, а теперь аудиенция закончилась.
Подпрыгивающей, птичьей походкой полковник Эбинг удалился восвояси.
Впереди его и впрямь ожидали приключения.
Недуги
10 октября 1717 года государев ревизор Эбинг должен был отбыть в Сибирь. Но накануне сего эпохального события он неожиданно попросил у Петра аудиенции. Войдя в кабинет, полковник бросился в ноги Петру, едва его не опрокинув. Воздев руки, завопил:
— Государь, не губите, позвольте в Сибирь не ехать!
У Петра вытянулось лицо.
— Что такое? Почему столь резкая перемена настроения?
Запричитал полковник:
— Старый я стал, недуги меня, трухлявого, одолели! Усмехнулся государь:
— Как девкам подол задирать, так ты, Эбинг, первый мастер. А тут, видишь, трухлявым стал. — Вылупился круглыми глазищами. — Отвечай, что произошло, иначе… иначе больно тебе сделаю. — И Петр поднял свою знаменитую дубинку, гулявшую по великому множеству спин и многих навсегда покалечившую.
Но на сей раз Петру ничего вразумительного добиться не удалось. Эбинг упорно поминал свою «трухлявость».
— Вот помрешь в дороге, тогда закажу по тебе панихиду и узнаю, что ты не врал, — замечательно пошутил монарх. — Ну, иди, обниму тебя, полковник, дай Бог удачи! А чего ты зенками вертишь, в очи мне не зришь?
Месть рогоносца
Петр задумчиво ходил по кабинету. Пришел Меншиков. Выпили марсалы, закусили мочеными антоновками. Петр сказал:
— Что-то случилось с Эбингом. Глаза прячет, краснеет, сопит. Взятку, что ль, уже получил?
— Я кое-что удумал. Пошлем по его следам толкового человека, из самых надежных.
— Кого?
— Ты, мин херц, его видел. Это капитан Богатырев.
— Я его давно приметил. Прикажи, чтоб с гауптвахты позвали. Подумаешь, немцу морду набил — велика важность.
Под конвоем доставили Богатырева. Тот уж было решил, что за оскорбление государева полковника его повесят. Но бодрости не потерял, выглядел молодцом. И был весьма удивлен, когда государь ласково усадил его за стол, предложил:
— Шартрезу или ренского?
— Нет, ваше величество, на гауптвахте прохладно, замерз изрядно. Перцовки вкусней было б.
Государь дернул за шнурок. Вбежал шустрый Платон Афанасьев. Через несколько мгновений стол был накрыт, а перцовки разных сортов стояли три-четыре штофа.
Государь, выпив, сказал:
— Твой заклятый друг Эбинг отправился с ревизией в Сибирское губернаторство. У меня относительно его знаменитой честности возникли некоторые опасения. Пусть он наводит свою ревизию, а ты свою — тайно: собирай разные сведения о губернских чиновниках, а паче того о самом Матвее Гагарине. Говорят, рыльце его в пушку. Хочу досконально убедиться. Давай выпьем, поцелуемся и иди в дворцовый приказ, тебе дадут денег и подорожную.
Государь был скупердяем, но на этот раз деньжат отвалил прилично — жаждал мести за свою попранную честь.
Он обнял Богатырева, поцеловал в уста, перекрестил:
— Вот ты вполне мой денщик! Коли Эбинг начнет хитрить, приказываю тебе, Серега, объявиться в полной силе и самому опечатать губернаторские бумаги и доставить в Петербург.
* * *
Вспрыгнул в легкий кожаный возок русский силач Богатырев, и пара шустрых лошадок понесла его, взлетая на ухабах, под веселый звон колокольцев, на край света — в сибирскую столицу Тобольск.
Каменное сердце
Согретый обещанием ласкового приема и прощения всех прегрешений, главное из которых — побег с любимой, с радостными слезами умиления, уставший от разлуки с родной сторонушкой, царевич Алексей вернулся на родину.
Въехал на пяти возках в Москву с Тверской заставы очень морозным и полным солнечного сияния январским утром 1718 года. Из труб столбами в небо поднимались дымы — то хозяйки готовили трапезу. Из церквей шли семьями — празднично наряженные, веселые. Над городом плыл колокольный звон. Галки и сороки, тяжело взмахивая крыльями, летали над крышами, тянулись деревенские подводы, тяжело груженные снедью, мальчишки, хохоча, валяли друг друга в снегу, воробьи прыгали на дороге возле навозных лепешек. Хорошо!
Алексей перекрестился, тихо заплакал:
— Господи, угораздило меня родиться царевичем… Как бы сладко жил я простым человеком, как вот эти, что на меня по сторонам таращатся.
* * *
Петр, не без влияния государыни, вдруг переменил настроение, стал суровым и встретил сына сухо. Екатерина и вовсе не пожелала видеть царевича. 3 февраля 1718 года государевым манифестом Алексея лишили престола.
