Государь колупнул ногтем золотую крышку, раскрыл медальон и весьма удивлен был:
— Что зрю аз? Портрет Аннушки? Как? Почему? А сие что — прядь волос с ее очаровательной головки? И эту прядку я, неразумный, может, целовал?
Брезгливо — двумя пальцами — взял письмо, начал читать. Потом другое, третье. Содержание их было пустяковым: «Ежечасно, мой прекрасный друг, воздыхаю о вас… Меня пожирает страсть, которую вы разожгли в душе моей… Когда вас нет, жизнь делается постылой… Вечно посылающая вам любовные вздохи Анна».
Петр швырнул письма, плюнул вслед:
— Ах, дура! А как лгала мне замечательно, я ведь и впрямь думал, что без меня ей нет радости. Блудница вавилонская!
Кликнул Меншикова:
— Алексашка, отправь срочную депешу князю Федору Ромодановскому!
Почти без запинок продиктовал:
— «Анну Монсову под строгим караулом заточить в доме ее. Из оного запретить любые отлучки под страхом смерти. К ней никого, окромя прислуги, не допускать. За все ее худые поступки запретить выходить даже в кирху. Зело извольте выполнять все написанное со всей неукоснительностью. Петр».
* * *
Гонец, молотя шпорами лошадиные бока, полетел в Москву.
Челобитец
Шел слух, что посол короля прусского Георг Иоганн фон Кейзерлинг в свое время амурился с Анной Монс. Так это было или иначе, правду теперь не сыскать. Но из архивных документов достоверно известно следующее.
Летом 1707 года главная квартира русской армии, ожидавшей Карла XII, находилась близ Люблина. Здесь присутствовали Кейзерлинг и… Виллим Монс, юный красавец, лицом поразительно схожий со своей сестрой. Посол опекал Монса, тот даже нашел приют в его жилище. Еще прежде Виллим откровенно признался Кейзерлингу:
— Самое выгодное дело для меня — служба русскому государю. Когда я был еще мальчуганом, Петр заметил меня. Но моя сестренка, у которой между ног всегда свербит, сотворила мне великую обиду — поссорилась с царем Петром. Ныне я ею полностью тем ограблен, ибо не имею средств к достойному существованию. Если бы вы, мой благодетель, замолвили за меня хоть слово единое! Государь вельми вас уважает…
— Сие есть правда! — Кейзерлинг тряхнул париком, роняя с него на камзол пудру. — Это хорошо, что вы уведомили, Виллим, меня о своих намерениях. Завтра у государя очередная пьянка. Вы знаете, что русские не умеют жить без пьянства и безобразий. Я попрошу герра Питера, он, я уверен, мою просьбу уважит.
Если бы знал посол, на какой срам он себя обрекает!
Скандал
На другой день Кейзерлинг, пригласив с собой Виллима, прибыл на званый ужин к Петру. В комнатах было накурено и душно, так что в открытые окна даже не влетали комары, полчища которых развелись тем летом.
Сразу же столкнулись с Меншиковым — почти двухметровым богатырем, румянолицым, всегда веселым, говорившим столь громко, что слышно было за версту.
Кейзерлинг любезно расшаркался:
— Князь, позвольте представить вам сего молодого человека…
Меншиков грохнул смехом.
— Ха-ха! Виллима я знал еще шпингалетом, когда на вещал его сестричку. В отсутствие, — он хитро подмигнул, понизив голос, — государя-батюшки. Помнишь, Виллим? Я тебе еще заморских конфет дарил, чтоб государю не про болтался, а ты, шельмец, в окно спальни подглядывал. Учился! Ха-ха! Ax, простите, герр посол, я забыл, что вы тоже согревали ложе очаровательной Анхен. Я не прав?
Скрипнул зубами от досады посол:
— Цум тойфель!
Но оскорбление стерпел, с возможной галантностью осклабился:
— Нынче день веселья, самое время прощать виноватых. Князь, молю вас, окажите протеже Виллиму, замолвите словечко перед государем. Нельзя ли принять Монса на военную службу?
— Ой, хитрец! — Меншиков ткнул перстом под посольское ребро. — Ты, сказывают, скоро с Монсами породнишься, на Анхен женишься, вот и хлопочешь. А я-то с какой стати перед государем буду за опальных поклоны метать?
Кейзерлинг поднял жирную пятерню и стал стаскивать с указательного пальца крупный бриллиант. Светлейший брезгливо отстранился, скорбно покачал головой:
— Хочешь пустяком откупиться? Птенцы гнезда Петрова честью не торгуют, чай не уличные мы девки. — Подумал, почесал волосатую ноздрю, махнул рукой, за брав перстень, и сказал, хитро улыбнувшись: — Ты сам улучи момент благоприятный, а государю, коли совета моего спросит, я слово и замолвлю.
На том и расшаркались.
* * *
Меншиков отправился к Петру и, похохатывая, сказал:
— Мин херц, посол с Монсихой развратничал, а теперь за наш счет откупиться желает. Перстенек сунул: помоги, дескать, государя охмурить. И еще Анну в жены мечтает взять. Что, в постели, небось, проворная?
Царь налился кровью, засопел тяжко, сжал кулаки:
— Собака! Крыса поганая! Возгря зеленая!
И тут — хуже момента не придумаешь! — к нему с ужимками и приседаниями, таща за руку Монса, приблизился посол.
— Ваше величество, — сладко улыбнулся Кейзерлинг, подстрекаемый одобрительным подмигиванием Меншикова, — позвольте представить вам…
Петр раздул щеки:
— За кого просишь, посол? Мне мало того срама, что я от сестры его перенес? Эту хищницу я воспитывал для себя, имел намерение на ней жениться. Но ее природная натура оказалась столь блядской, что более не желаю слышать ни о ней, ни о ее родственниках.
Тут встрял Меншиков:
— Мин херц, дело прошлое… Ведь я с ней во времена оны развратничал, да и ты, Кейзерлинг, поди, своего с сей порочной особой не упустил. Не так ли? Ныне хочешь ее в жены взять? Молодец, бери. Она бабенция… того… на передок горячая! Х-ха!
— Как вы смеете, князь, говорить столь дерзкие речи! — топнул ножкой Кейзерлинг. — Сицевыми словами между нами противность чинится. Аллес ист цу энде!
Меншиков схватил посла за локоть и громко сказал, хотя и на ухо:
— Ну ты, козлобородый, катися отселя к… — Далее шли выражения вовсе не дипломатические и равно для печати не годные.
Светлейший дал пинка Кейзерлингу под мясистое гузно, и тот спешно застучал туфельками с бантиками по крутой деревянной лестнице, едва не опрокинув с ног старого воина генерала Нетельгорста.
Петр стоял рядышком, мусолил трубочку и ехидно посмеивался.
Оправдательные послания
На другой день Кейзерлинг поднялся спозаранку. Опасаясь, что чья-нибудь депеша опередит его, застрочил на бумаге: «Люблин, 1707 года, 11 июля нового стиля. Вседержавный великий король, августейший Государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам Вашего Величества донесения о происходившей вчера попойке. Обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня пагубные последствия. Ваше Королевское Величество соблаговолит припомнить то, что почти повсюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некой девице Монс из Москвы. Говорят, что она любовница царя. Эта девица и вся ее фамилия содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а ее брату преграждена всякая возможность поступить на царскую службу. Я, по несчастью, хотя невинным образом вовлеченный в их роковую судьбу, считал для себя обязанным заступиться за них…»
