Далее — штандарты, штандарты, штандарты.
Потом — два рыцаря, а перед гробом императора — острием вниз — четыре государственных меча, скипетр, держава и корона Российской империи, ордена.
И вот сама колесница с гробом, влекомая восьмью лошадьми. Лошадей вели под уздцы восемь полковников.
На колеснице, изображая скорбь бесконечную, уцепились за кисти балдахина тайные советники — Остерман, Голицын, Апраксин, Ромодановский, а сам балдахин тащили генерал-майоры и бригадиры. За гробом, едва переступая ногами от горя искреннего, шли самые близкие — Меншиков, поддерживавший под локоть императрицу Екатерину, царевны, княжны, родственники. Все они в знак траура — впервые в России! — были одеты в черные одежды.
Гроб поставили на возвышение под балдахин во временную церковь, ибо Петропавловский собор строительством окончен еще не был.
По соседству, под другим балдахином, разместили прах малолетней Натальи.
Вице-президент Синода Феофан Прокопович, вызывая постоянно слезы, произнес речь, которая даже спустя сто лет включалась в пособия по риторике: «Что се есть? До чего мы дожили, о, россияне! Что зрим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли сие?..»
Кое-кто, услыхав столь прочувствованную речь (длившуюся ровно час), начал причитать и завывать, что строжайше было запрещено Петром Великим. Но теперь грозный император лежал мертвым и взыскивать было некому.
И вот тело Петра присыпали землей, гроб закрыли и возложили на него императорскую мантию.
Шесть лет, словно странный символ, прах государя оставался во временной церкви посреди строящегося собора, в деловитой суете созидания.
Простившись с преобразователем, народы с облегчением от души вздохнули и перекрестились.
Ox, противное это дело для людишек — преобразовываться. Не надо и доброго, было бы привычное.
Могильный голос
Ночное небо уходит в пугающую беспредельную пропасть. Громадная низкая луна окружена голубеющими облаками, похожими на сказочные замки. Холодный, мертвенный свет широким потоком льется на землю. Он высвечивает небольшую деревянную церковь, кресты, сахарно белеющие саркофаги. Кругом царит зачарованная тишина.
И вдруг раздалось лошадиное ржание, скрип кожаного возка, словно из-под земли выросли фигуры конных. Верховые спешились около ямы, вырытой возле кладбищенской ограды. Распахнулись дверцы возка. Из него выволокли судорожно извивающуюся полуобнаженную женщину, связанную по рукам и ногам. Несчастная издавала странные, полные отчаяния мычащие звуки. Очевидно, рот у нее был заткнут. Фигуры, при шпагах и в треугольных шляпах, подтащили свою жертву к яме. И тут кляп, видимо, выпал, ибо жертва истошным криком огласила ночную тишину: «Ка-ра-ул!»
Женщину швырнули в яму. Заготовленными загодя лопатами, лежавшими возле ограды, споро заваливали яму землей. Голос женщины раздавался с каждым мгновением глуше и глуше. Наконец могила с живым мертвецом была готова. Фигуры, приплясывая, утрамбовывали землю.
Этой жуткой ночной сцене предшествовали любопытные события.
Выезд по-царски
Ярким, полным солнечного блеска пасхальным утром 1726 года толпы любопытных сгрудились вдоль набережной. Они наблюдали выезд светлейшего князя Меншикова.
В окружении многочисленной свиты Меншиков вышел из парадного подъезда дворца, украшенного четырьмя мраморными колоннами, миновал две сторожевые будки и, поддерживаемый для важности клевретами, под локти спустился с семи высоких ступенек к воде.
Все видели, как Меншиков по сходням взошел на баржу, обитую зеленым рытым бархатом. Весна в тот год была ранней, Нева успела очиститься ото льда. Переехав реку, Меншиков вышел близ Исаакиевской площади к австерии.
Небо содрогнулось от пушечной пальбы, зеваки заорали во всю глотку:
— Виват светлейший!
Меншиков вновь под локоточки был подсажен в сиявшую золотом и перламутровой отделкой карету, сделанную наподобие, как утверждали очевидцы, веера. На дверцах сиял герб, а на империале — большая княжеская корона из чистого золота, которого ушло без малого полпуда.
Началось торжественное, вполне царское шествие ко дворцу. Меншиков направлялся разговеться к императрице Екатерине.
Впереди, широко размахивая руками, шла дюжина скороходов, наряженных в пестрое. За ними на двух открытых каретах ехали музыканты, услаждавшие слух светлейшего ласковой мелодией. Далее верхами следовали пажи, разодетые в расшитую серебром и золотом парчу. За ними двигался Меншиков в карете, запряженной шестью лошадьми в попонах из малинового бархата, с вензелями «А. Д. М.», шитыми золотом.
По сторонам шли камер-юнкеры, палашами отгонявшие любопытных. И наконец, это невероятно торжественное шествие замыкал отряд драгун собственного полка князя.
По указу светлейшего шесть лакеев швыряли в толпу конфеты, пряники, мелкие деньги.
Людишки с азартными криками дрались, катаясь по грязной земле, отнимали друг у друга подношение.
Лакеи кричали в толпу:
— Всемилостивейший светлейший князь Александр Данилович нынче вечером выкатит вам, рвани, шесть больших бочонков вина и пива! Молитесь за здравие светлейшего и его семейных, а прежде всего за нашу матушку-царицу Екатерину! Ур-ра!
Еще Петром Великим ученая, толпа во всю ширь разевала розовые глотки:
— Виват государыня, виват светлейший!
Воровское письмо
В алом бархате и тончайших кружевах, напудренный и надушенный, Меншиков появился в Зимнем дворце. Он уже про себя, мысленно, сложил сладкие тирады, которые скажет государыне.
Но все его благодушие враз слетело, когда он увидал Екатерину. Раздувая ноздри, она выдернула свою руку из лап светлейшего, который собрался ее целовать. Вместо пасхального приветствия государыня швырнула ему свернутый трубочкой лист бумаги:
— Ну-кась прочти, а я послушаю! — Повернулась к свите Меншикова и своим приживальщикам: — Оставьте нас. — Раздраженно махнула рукой и стала нервно рас хаживать взад-вперед.
Недоуменный князь, прищурив близорукие глаза и поднеся лист почти к носу, начал читать:
— «Люди добрые, православные! Лихие времена на земле нашей природной настали, отвернулся от нас Господь Вседержитель и Царица Небесная со ангелы. Пре ступив заповеди отеческие и Божии, Катька Скавронская, под телегой с солдатами малакией блудной занимавшаяся, и ейный полюбовник и изверг народа православного Меншиков, торговщик пирожками, царскую власть ныне себе против законов оттягали…»
Меншиков с брезгливой миной двумя перстами протянул бумагу Екатерине:
— Матушка, сделай милость, уволь… Сию мерзость про износить мне вельми отвратно, язык не поворачивается…
