Сел фендрик за стол и мелким корявым почерком нацарапал донос, который хранится в архиве уже без малого три столетия. Описал фендрик довольно подробно и карточную игру, и разговоры относительно женского пола, и особенно остановился «на непотребных словах капитана Семеновского гвардейского полка Богатырева». «Ибо, — сообщал фендрик, — моя человеческая совесть не стерпит, ежели кто сущий христианин и не нарушитель присяги, слыша вышеописанные поношения против персоны Ее Величества, якоже аз слышал, всенижайше, без всяких притворов, но самою сущею правдою при сем не донесет. А паче того сообщаю, что живу я во всяческом мизере и от вспомоществования, как по закону за донос предписано, не отказываюсь и стараться впредь буду».
* * *
Дело завертелось.
Согласно принятому порядку, и доносчик, и ответчик, и свидетель преступных разговоров были взяты под стражу. Опять же по регламенту первый кнут и первые пытки на виске доносчику Уткину.
Тот орал благим матом и все показания подтвердил.
Из-за позднего времени и пьянки ради по случаю дня ангела генерала Миниха, куда судьи приглашены были, розыск отложили до другого дня.
Злопыхатель
Бурхард Миних был уроженец Ольденбурга, но карьеру сделал на российской службе.
Утром другого дня Миних был на докладе у государыни. Среди прочих дел, держа в руках донос фендрика, он упомянул и о государственном преступлении Богатырева — «богомерзком хулении».
— Ну-ка, генерал, зачти вслух, что про меня рек сей семеновец?
Делать нечего, прочитал генерал поносные слова и от себя желчно добавил:
— Государыня, невозможно допускать вольнодумство в армию. Полагаю сего хулителя лишить дворянского звания, имения и отправить в вечную каторгу.
Подумала малость государыня, почесав пальчиком кончик носа, и вдруг приказала:
— Пущай сего капитана сюда доставят, дабы он свои наглые речи в моем присутствии произнес!
Последствия этого желания стали самыми невероятными.
Обольщение
В ту же ночь под караулом трех стражников славного красавца и воина Богатырева, связанного по рукам, повели из крепости во дворец к государыне.
Молоденький пехотный лейтенант — командир конвоя, по фамилии Лагуткин, родившийся в Рязани, тяготившийся нынешней службой и мечтавший о баталиях с барабанным боем, свистом ядер и о славных викториях, — завистливо вздохнул:
— Вы, господин капитан, хоть и под арестом, а вот повезло же вам, нынче же станете беседовать и зреть нашу императрицу!
— Да, матушка-императрица вообще без меня жить не может, — бодро начал врать Богатырев. — Бывало, призовет меня, сокрушается: «Что ж ты, Матвеевич, все холостой ходишь? Желаешь, так я за тебя любую камер-фрейлину отдам! Или сама за тебя пойду, не все ж мне во вдовьем состоянии находиться!»
Лейтенант тяжело засопел. Ему начало казаться, что капитан говорит правду. Вдруг Богатырев, приблизив усы к уху собеседника, выдохнул:
— Я желаю подарить вам, господин лейтенант, золотую табакерку и пять червонцев. Только выполните единственную просьбу…
— Что вы, сударь, желаете? — В голосе лейтенанта появилась заинтересованность.
— Я обязан уничтожить записки, ну, понимаете, мне порой писали некоторые знатные дамы. Иначе содержание сих амурных эпистол дойдет до их мужей и случится большой афронт. Вы сами, я вижу, мужчина бравый, поэтому меня поймете: честь дамы превыше всего!
Лейтенант засопел сильнее прежнего. Спросил:
— Где ваш дом?
— Это близко и как раз по пути: возле театра Манна, на Мойке. Мы быстро все сделаем: одна нога здесь, другая там.
Лейтенант решился:
— Пусть будет так, да про табакерку, сударь, не запамятуйте.
Побег
Возле театра Манна, возникшего шестью годами раньше вместо канцелярии главной полиции, стоял небольшой двухэтажный домишко. Богатырев долбанул ногой дверь:
— Савелий, хватит дрыхнуть, уши оторву! Отчиняй!
Тут же дверь отлипла, гостей окатило теплом и запахом жареной баранины, упревшей каши и еще чего-то аппетитного. На пороге стоял денщик. Увидав командира, бросился ему на грудь, запричитал:
— Наконец-то, батюшка! А что ручки веревочкой стеснили вам? Ай беда какая?
Богатырев весело произнес:
— Сие для безопасности империи необходимо! У нас мало времени. Быстро накорми и напои служивых. — И он стряхнул на руки денщика медвежью шубу, наброшенную ему на плечи.
Смекалистый денщик быстро поставил на стол жареного гуся, капусту квашеную, гречневую кашу с бараниной и салом, грибки, штоф водки.
— Развяжи руки господину арестанту, — распорядился лейтенант.
Богатырев потер затекшие запястья. Не садясь за стол, махом вытянул чарку водки, захрустел капустой. За ним выпили и остальные. Началась трапеза.
Конвойный лейтенант вопросительно посмотрел на Богатырева:
— Где обещанное? Да скорее свое дело делайте — эпистолы жгите и пойдемте, доставлю вас к государыне.
— Подымемся наверх, в мой кабинет! — предложил Богатырев.
Лейтенант заколебался: оставаться с глазу на глаз со здоровяком гвардейцем не хотелось, но принимать взятку при других не мог. Жадность пересилила осторожность. Он решился, приказал конвоирам:
— Перекрыть двери, смотреть у меня, чтоб чего не вы шло! — и затопал за Богатыревым.
Кляп
Конвойные поставили лавку возле дверей — спокойнее так будет! — пододвинули туда же стол и начали гулять по-настоящему. Штоф (1,2 литра) быстро осушили.
Лейтенант с арестантом не возвращались.
Денщик вынул из поставца еще бутылку. Выпили ее, съели всю кашу, от гуся остались лишь косточки — лейтенант не шел.
Тогда один из конвоиров крикнул:
— Господин лейтенант! Вы слышите нас?
В ответ — тишина.
Конвоир застучал сапогами, побежал вверх по лесенке, толкнул дверь — она была закрыта изнутри. Закричал: «Господин лейтенант, вы тут?»
И снова — без ответа. Конвоир надавил плечом, крючок изнутри отскочил. Конвоир увидал забавную картину: окно открыто, лейтенант, таращивший глаза, обрывком кожаных вожжей привязан к кровати, рот заткнут кляпом.
Капитан Богатырев бежал через окно.
Жажда крови
Началась паника.
Все пикеты и караулы были предупреждены о побеге. На улицах Петербурга и дорогах осматривали каждую повозку, приглядывались к каждому пешеходу: не тот ли преступник-капитан, что бежал?
