— Многие лета и поболее наследников! — И восхищались: — А государыня и впрямь хороша собой, краше не бывает!
Та, словно рождена была для трона, ласково улыбалась всем: юродивым, ремесленникам, нищим, торговым людям, клосным, бродягам…
Черная тайна
Спустя четыре часа, обкусывая сосульки с бород, с трудом двигаясь в тяжелых шубах, гости спешились у царского дворца в Александровой слободе.
Иоанн Васильевич, за всю дорогу не проронивший ни единого слова, ни разу не ответивший на приветствия, подозвал Никиту Мелентьева и Малюту Скуратова. Он что-то буркнул им и закосолапил в свои покои — вкусить винца и вздремнуть после дороги.
Мелентьев же засуетился, приказал:
— Бегом десятка два мужиков на пруд — полынью пробивать!
…Толпа любопытных, собравшаяся на берегах, наблюдала за работой и рассуждала:
— Не иначе как сам государь пожелал рыбку свежую к столу выловить! Вон и креслице ему служивые тащат, на лед ставят. Дай Бог здоровья Иоанну Васильевичу, добрый он у нас! Не то что в чужеземных странах короли-нехристи. А наш, сказывают, сегодня прикажет угощение в честь своей свадьбы посадским выставить. А рыба — для закуски!
Другие возражали:
— Было бы чего выпить, а закуска — лишнее! Можно из дому чего свое принести, огурец соленый али капустки.
* * *
Тем временем обнажилась ото льда темная тяжелая вода. Ратные люди, помахивая копьями и бердышами, не допускали на лед любопытных. А тех прибывало все более и более — из окрестных сел и деревень тащились: чего, мол, еще учудил государь-батюшка?
Мороз крепчал, но никто не расходился. Солнце окрасилось кровавым цветом и потянулось к закату. Перламутровый горизонт начал темнеть.
Вдруг широко распахнулись ворота дворца. Появился сопец с трубой, приложился, разрезав воздух резкими звуками. Стаи ворон всполошно поднялись в небо.
И тут показался в богатом убранстве, прижимая кривоватыми ногами сытые бока жеребца, сам Иоанн Васильевич. В нескольких саженьках сзади каурая кобылка, понуро опустив голову, тащила легкие пошевни.
Народ ахнул:
— Кто, кто в пошевнях, да еще нагишом?
Действительно, в пошевнях навзничь лежала раздетая догола царица Мария. Ее запястья были вервием приторочены к облучку, отчего казалось, что Мария распята. Видать, ее давно держали на морозе, ибо тело сделалось совсем белым, словно фарфоровым.
За пошевнями двигались стражники. Жуткая процессия остановилась на берегу. Стремянный Никита помог государю слезть с жеребца и под локоть повел к креслу.
Народ увидал, что по щекам Марии стекают, медленно застывая, слезы, а губы шепчут отходную молитву. На ее лице был написан немой вопрос: за что?
И этот вопрос ропотом повторился в толпе:
— За что казнит? Зачем лютует царь?
И народ вдруг двинулся вперед, словно желая отбить беззащитную жертву. Но стражники грозно ощетинились копьями, кому-то бердышом полоснули по лицу, кровью брызнули на снег, зашибли до смерти, и толпа покорно откатилась назад, стихла.
Иоанн Васильевич, опасливо косясь на людей, дал торопливый знак Скуратову:
— Начинай!
Тот вышел вперед и обратился к толпе:
— Православные! Се узрите, как наш православный государь карает изменников, не щадя никого. Долгорукие хитростью обманули государя, повенчали его на княжне Марии. А Мария-то еще до венца потеряла свое девство, слюбилась с кем-то. И о том государю ведомо не было! И что много говорить? Государь, будучи безмерно добр, решил с изменницей поступить по-христиански, все простить ей и отдать ее на волю Божью.
— Врет все злыдень! — роптали смельчаки.
Историк свидетельствует: «После этих слов Малюта подошел к пошевням, достал нож и уколол запряженную в них лошадь в круп. Лошадь сделала скачок. К ней подбежали опричники и стали осыпать ее ударами. Испуганное животное бросилось вперед не разбирая дороги. Через несколько секунд раздался всплеск, полетели брызги, и лошадь вместе с пошевнями и царицей погрузилась в ледяную воду.
Зрители невольно ахнули. Затем наступило глубокое молчание. Все как зачарованные глядели на поверхность пруда, где расходились широкие круги и поднимались пузыри. Наконец вода успокоилась и снова приняла вид зеркальной глади».
Иоанн Васильевич перекрестился и облегченно вздохнул:
— Стало быть, такова воля Божья! — Помолчал, добавил: — Ишь, много мечтала о себе…
— Бесовская сковородка! — угодливо добавил Никита Мелентьев. — Своей злохитростью тебя, свет-батюшку, опечаловала! Пойдем, благодетель, яства вкушать, а мы, как ты приказывал, девок посадских, самых лучших согнали во дворец.
* * *
Пугая обывателей, всю ночь из окон дворца неслись громкие пьяные крики да девичий визг.
Эпилог
Расправившись с Марией, Иоанн Васильевич принялся за княжича Петра. Для начала он выдрал у него передние зубы. Лениво позевывая, вопрошал:
— Так кто погубил княжну?
Петр плевался кровью, с ненавистью глядел на царя:
— Ты и есть ее погубитель! Скажи, государь, какой ты ей муж: ободран, зело пропит! Одумайся, в ад ведь пойдешь! Всех ты мучишь, духу лукавому поклоняешься.
— Пусть тебя Малюта спрашивает, коли мне грубишь! — напускал на себя смиренство государь.
Скуратов подвесил княжича на дыбу, выворотил члены. Тот непреклонно, стеная, вопил:
— Государь погубитель сестры! А ты, собачье отродье, дьявола сын.
Иоанн Васильевич вдруг всех поразил, приказав:
— Отпусти, Малюта, княжича! Он не ответчик за сестру.
— Твоя воля, государь!
Малюта, однако, ослушался. Петра он взял под стражу. Жаждая крови, в тот же день Малюта отправился в застенок и перерезал княжичу горло.
Тем временем тучи сгустились над головой Никиты Мелентьева…
Тайные проказы
В Троицкой церкви Александровой слободы царил сумрак. За маленькими решетчатыми окошками давно стемнело. Тихо потрескивали свечи, бросая неверный колеблющийся свет на два закрытых дубовых гроба. Панихиду служил священник отец Никита. Вместе с гробами он по воле Иоанна Васильевича был на розвальнях доставлен из Москвы.
Вдруг отец Никита совершенно отчетливо услыхал, как в одном из гробов раздался сдавленный стон, потом крепко, словно головой, что-то стукнуло в крышку. На скамейке в углу тихо дремал стражник. Он, кажется, ничего не слыхал. Других свидетелей в церкви не было. И вновь из гроба донесся какой-то шорох. Священник заторопился, закончил молитву. От ужаса тряслись руки и холодело сердце…
