Больше всех старался комнатный лакей Андрюшка: с ведрами лез в самое пекло, вытаскивал, спасая, хозяйское добро. От сего усердия, надышавшись дымом, в тот же день он отдал Господу душу.
Осталось неизвестным, сгорело ли подметное письмо или нет, но Девиеру — это уже точно — на какое-то время стало не до придворных интриг, пожар выбил его из привычной колеи. А вот светлейший злых намерений генерал-полицмейстера не забыл.
16 апреля Девиер, как обычно, пришел в Зимний дворец. По какой-то причине (может, новую каверзу придумал?) был он в приподнятом настроении.
Богатырев, стоявший с Софьей Скавронской — племяшкой императрицы — возле камина, пригласил Девиера выпить с ними вина. Тот криво усмехнулся, но не отказался. Сначала пропустили по чарке волошского вина — за «скорейшее выздоровление государыни Екатерины Алексеевны». Потом много пили шампанского — за «государя-наследника Петра Алексеевича». Добавили бургонского — за «мудрую дочь государя — Елизавету Петровну».
Пили, как приучил Петр Великий, до дна и заровно. Только русский Богатырев был на голову выше хлипкого португальского Девиера и без малого пуда на три тяжелее. Так что Богатырев голову сохранял в свежести, а погорелец Девиер уже едва на ногах хранил равновесие. Он уже собрался отойти прочь, как Богатырев строго произнес:
— Генерал, куда поплелся? Ты разве запамятовал: мы еще не пили за здравие красавицы цесаревны Анны Петровны, супруги славного герцога Голштинского.
— За Анюту? С нас-слаж-ждением. Ик!
— А теперь за супруга ее, важного воина…
— Пьем, полковник! А скажи, правда, что ты к нашей матушке Екатерине Алексеевне — хи-хи! — в окно лазил? Ик! А ты, Софья, что кручинишься? Ну, болеет твоя тетушка-царица, а все равно печалиться нельзя. Давай танцевать! Богатырев, я тебе, бабий угодник, приказываю: приведи итальянских музыкантов, да быстро. Ж-желаю танцевать!
В этот момент в зал вошла цесаревна Анна Петровна. Девиер, комично растопырив руки, стал кланяться:
— А я нынче пил твое здоровье, Анна Петровна! — Не удержавшись, он грохнулся на паркет, ухватил за край платья цесаревну. — Давай вместе выпьем…
Вокруг, тщетно пытаясь скрыть улыбки, толпились придворные.
Меншиков криво усмехнулся и незаметно для других подмигнул Богатыреву.
Тот стремительно покинул зал: пошел диктовать записку о случившемся.
Последний указ
26 апреля 1727 года состоялся Высочайший указ о назначении следствия и суда над генерал-полицмейстером Антоном Девиером.
В послеобеденный час, когда петербуржцы, воспрянув ото сна, вышли на вечереющие улицы, подьячий выкрикивал на Троицкой площади указ государыни:
— «Сего апреля шестнадцатого дня во время нашей, по воле Божьей, прежестокой болезни пароксизмуса, все доброжелательные наши подданные были в превеликой печали, обаче Антон Девиер, в то время будучи в доме нашем, не только не пребывал в печали, но и веселился и плачущую племянницу нашу Софью Скавронскую вертел вместо танцев и говорил ей: „Не надо плакать!“
Государыня цесаревна Анна Петровна, в безмерной печали быв и стояв у стола, плакала. В такой печальный случай Девиер, не отдав должного рабского респекта, но в злой своей предерзости говорил Ее Высочеству: „О чем печалишься? Выпей рюмку вина“.
Когда входила государыня цесаревна Елизавета Петровна в печали и слезах, и перед Ее Высочество по рабской своей должности не вставал и респекта не отдавал, а смеялся о некоторых персонах.
Как объявил Его Высочество великий князь, Девиер говорил ему: „Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше, а матери твоей не быть уже живой. А еще, сговорился ты жениться на дочке Меншикова, а она станет за полковником Богатыревым волочиться, тогда станешь люто ревновать“».
Подьячий перевел дух, откашлялся, сплюнул на помост и, торжественно разделяя слова, заключил:
— «И за те злые слова против Бога и Императорского Величества повелеваю учинить розыск… Подлинный указ за собственною рукою Ее Императорского Величества подписан…»
* * *
Меншиков самолично пожаловал в пыточный застенок. Девиера вздернули на дыбу. Поначалу генерал упирался, но после двадцать пятого удара во всем повинился.
Светлейший князь торопил судей. Утром 6 мая Меншиков дышал в лицо полуобморочной императрицы:
— Девиер и его сообщники дерзали определять наследника российского престола по своему воровскому произволу, желали противиться сватанью Петра Алексеевича на законной невесте — моей дочери Марии Александровне… Кнута, псы поганые, заслужили! Матушка, держи перо, давай подсоблю, вот тут начертай подпись. Вот и хорошо!
Меншиков облегченно вздохнул и перекрестился:
— Теперь-то с него шкурку сволоку!
Через два часа государыня скончалась.
Эпилог
15 мая приговор привели в исполнение. Несчастного Девиера, еще не пришедшего в себя после пыток, обнажили и привязали к «кобыле». Палач, прежде не однажды изведовавший от Девиера зуботычины и порки батогами, подогретый водкой и наставлением Меншикова, артистически выместил на нем злобу. Как писал очевидец, «палач с таким изощренным зверством наказывал своего бывшего начальника, что каждый удар по спине ровненько, как по линеечке, ложился один к другому. Так что не осталось места живого — сплошное кровавое месиво».
Затем некогда всесильный царедворец был лишен всех чинов, наград, состояния и, оправившись от экзекуции, вместе с четырьмя малолетними детьми и женой (сестрой светлейшего!) должен был отправиться в ссылку — в деревушку Зигорица, что в Ямбургском уезде.
Жестоко пострадали и другие противники Меншикова.
Победитель торжествовал.
Однако радость сия была преждевременной. Политика — это всегда скользкая грязь, на которой падали и легко ломали и еще будут ломать свои хребты любители властвовать.
Об этом, как и о последующей истории с ларцом, который некогда хотел умыкнуть Девиер, история, заключающая нашу книгу.
Верность
Душноватым днем 12 мая 1727 года гвардейский полковник и бывший фаворит Богатырев входил в прозекторскую. В высокие окна секционного зала лился спокойный янтарный свет, падал на обнаженный труп императрицы Екатерины, лежавший на узком столе. Блументрост, некогда делавший знаменитую операцию Петру Великому на мочевом пузыре, говорил одному из своих помощников:
— Очерпайте из брюшной полости кровь…
Молоденький белобрысый человек в переднике начал усердно действовать небольшим черпачком на длинной деревянной ручке, выгребая из разверстых внутренностей жидкость. Блументрост, заметив Богатырева, протянул пакет, залитый сургучной печатью:
— Вот доношение светлейшему о болезни, сведшей императрицу в могилу.
