…Богатырев вскочил на коня и поскакал к Меншикову.
Флотилия
Еще в апреле 1718 года Петр отчудил небывалое. Он собрал к себе в Зимний дворец первейших сановников, архиереев, членов Святейшего Синода, капитанов и чиновников иностранной коллегии. Внушительно помахал кулаком:
— Ведаете ли вы, почему я мостов не возвожу? Для того, чтоб каждый к морскому делу приучался. С той же целью ныне делаю царский подарок: определяю вам в вечное и потомственное владение сто сорок одно судно. Это яхты, буера, торкшкоуты, верейки. Приказываю каждое воскресенье маневры совершать, а коли выстрел произведет пушка из городской части — и в будни. Вы у меня смекать станете, чем остойчивость от метацентра отличается, а брашпиль от буйрепа.
Заскучали сановники, стали тяжко вздыхать. Кто-то с легкой надеждой спросил:
— А коли сгорит али, скажем, утонет?
— Не мечтайте! — Петр грозно нахмурился. — Постройте судно гораздо большее. За уклонение накажу сурово.
Понурив головы, про себя матеря Петра, суда разобрали, и на маневры ходили, и паруса ставить учились, и в направлениях ветров разуметь начали.
Среди же тех, кто остался весьма доволен подарком государя, был шаутбенахт (морской чин, равный сухопутному генерал-майору) фон Гольц, тот самый, что в октябре 1721 года из Гельсингфорса переправил в Санкт-Петербург Богатырева, доставившего Петру долгожданный трактат о мире со Швецией. Он получил небольшую, но роскошную яхту «Фортуна», на которой со своей семьей совершал дальние и ближние прогулки.
Большой знаток кораблестроения, фон Гольц восхищался:
— Моя «Фортуна» вполне красавица, а ход — что птица летит.
И он был прав.
Рождение страсти
Еще утром из городской части бухнула пушка: невская флотилия устремилась к причалу — перевозить гостей на остров.
Причиной сего стало… блестящее празднество, которое устраивал Меншиков по случаю переезда в его дворец Петра II, жениха дочери Марии.
К причалу одна за другой подкатывали роскошные кареты. Из них вылезали очаровательные дамы и важные господа, все в траурных одеждах, сшитых по последней парижской моде. (Заметим, что траурные цвета впервые на Руси были употреблены двумя годами раньше — во время похорон Петра Великого.)
Гости довольно плотной толпой сгрудились возле сходен. Каждый желал быстрее других предстать перед лицом генералиссимуса Меншикова, а заодно и Петра II. Сходни под напором тел прогибались, кто-то с отчаянным криком «Тону!» полетел в воду.
Выбивая искры из булыжной мостовой, сорвав удилами пену, подлетел на кауром жеребце бравый Богатырев. С необыкновенной легкостью для своего шестипудового тела он соскочил с седла, бросив поводья дежурному офицеру. Ждать гвардейскому полковнику было равносильно оскорблению действием.
Расталкивая великосветскую толпу, он ринулся к сходням. В этот момент к причалу подходила изящная, столь Богатыреву памятная по переходу из Гельсингфорса в Петербург «Фортуна» фон Гольца. Шаутбенахт с семейными напрасно пытался взойти на сходни. Стоявшие впереди жаждали забраться на чужое судно.
Богатырев проревел:
— Прочь с дороги! Донесение государственной важности!
Атлетическим плечом он раздвинул толпу, громадной лапой сграбастал крошечную ручку девицы фон Гольц — хрупкой, светловолосой, в белом декольтированном платье (белый цвет, наравне с черным, считается траурным). Он увидел в разрезе платья соблазнительные тугие полушария, уловил на своем лице восторженный взор. «Господи, — затрепетал Богатырев, — как манящие синие озера очи ее. Я влюблен».
Под парусом
Не выпуская руки, Богатырев провел девицу на корму, усадил в одно из глубоких кресел, нарочно поставленных для нынешнего случая. Сам остался стоять, широко расставив длинные ноги и оперевшись на брашпиль.
Отдали швартовы, яхта отвалила от причала, легко пошла наискосок убегающей волне. В лицо рванул мягкий ветерок, чуть пахнувший морем. Яхту то подымало, то опускало.
— Вы любите морские прогулки? — любезно улыбнулся Богатырев.
— Очень! — Девушка понизила голос и, словно посвящая в тайну, доверительно молвила: — Я даже паруса ставить умею, батюшка мой, Козьма Петрович, учил. А вы в каком полку служите? — говорила она просто, без малейшего жеманства.
— Я полковник Семеновского лейб-гусарского полка Сергей Матвеевич Богатырев. — Он назвал себя не без гордости.
— Ах, тот самый? Мой батюшка много рассказывал о вас. — Девушка простодушно прижала ладошку ко рту. В ее глазах светился неподдельный интерес: не каждый же день доводится на яхте кататься со знаменитым столичным красавцем и фаворитом императрицы. — А меня зовут Ириной…
— Красивое имя. — Вдруг спохватился: — Так завтра день вашего ангела! — Повернулся к дородной мамаше: — Поздравляю вас, госпожа фон Гольц, с именинницей. Ирина — загляденье, на вас похожа.
— Мы и не думали гостей собирать, — улыбнулась супруга шаутбенахта, гвардейский полковник явно покорил и ее. — Траур все ж! Но коли во дворце светлейшего праздник, так отчего нам скромный обед не устроить? Будут лишь свои, и вас, господин Богатырев, вельми просим.
Фон Гольц приветливо, как старому другу, улыбнулся полковнику:
— Обязательно ждем вас, Сергей Матвеевич, к шести. — Вздохнул: — А вот празднество светлейшего, боюсь, неуместно.
— Согласен с вами, Козьма Петрович. Тем более я только что зрел покойную императрицу с распоротым животом и спиртовой маской на лице.
Услыхав такую страсть, Ирина чуть не упала в обморок:
— Ах, как можно!
Яхта, описав изящный полукруг, мягко стукнулась о причал. В воздух взлетела чалка.
Гости поднялись по широким дворцовым ступеням.
Пропажа
Богатырев понесся с депешей к Меншикову. Тот сидел в пудермантеле, вокруг него суетился парикмахер, приводя в окончательный изящный вид светлейшего. Рядом стояли штоф водки и в золотой тарелке квашеная капуста. Осушив чарку, светлейший захватил с тарелки щепоть капусты, заложил в рот и стал хрустко жевать.
— Привез доношение? Что пишет Блументрост? Читай…
— «Ее Императорское Величество десятого апреля впала в горячку. Второго мая кашель значительно умножился, что было вызвано фомикой — воспалительным очагом в легких, и вышел значительный гной, и от той фомики шестого дня мая преставилась».
Светлейший слушал без интереса. Явно мысли его были заняты другим. Он спросил:
— Нынче мы учинили ревизию драгоценностям покойной государыни. Ты был близок к ней. Скажи, куда могла деться брошь, кою ювелир Рокентин делал, а потом посягал украсть, за что сожжен был?
