С Геннадием разговор «по душам» вёлся на другую тему: ты – парень с недюжинными задатками, тебе тесно в стенах Лаборатории, где нет никаких перспектив для продвижения, тебе нужен оперативный простор, нужны обстоятельства, в которых сможешь проявить себя. Очень жаль, но придётся отпустить! Единственный рапорт, написанный неискренно и с надеждой на отказ, получил положительную резолюцию товарища Бродова.
Николай Иванович понимал, что тем самым подгадил кому-то, у кого Гена окажется в сослуживцах. Однако война быстро всех проявляет и сортирует. И суд её тоже скорый.
Михаил Маркович получил официальное задание почистить память бывшего сотрудника Лаборатории. В результате Геннадий усвоил ложные представления о том, в чём заключается деятельность сотрудников группы лабораторий Бродова, и начисто лишился воспоминаний обо всех операторах поиска. С тем и отбыл.
Николай Иванович не сожалел о сделанном, но и удовлетворения не испытал. Как знать, если бы события в Берлине развивались менее драматично, может, Геннадию повезло бы больше. Впрочем, теперь этот человек полностью предоставлен его собственной судьбе – и только. Ещё не известно, может, отвертится, осядет в тылу, но в ВОРК уже точно не вернётся.
Среди недели познакомили меня с тем высоким толстяком – моим соседом по «боевым» сеансам. Он не был ведущим, но оказался одним из инициаторов этих сеансов.
Он смотрел на меня с уважением и принятием: я оказалась подлинной немкой, которая ни перед чем не остановится, чтобы сокрушить врагов рейха. Настоящая крошечная, зубастая валькирия!
Интересно, что среди сотрудников отделения, с которыми вместе я просиживала дни напролёт в одной комнате, склоняясь над картами, планами и справочниками, был один человек, отношение которого ко мне заметно переменилось. Фрейлейн Линденброк! Ясновидящая перестала видеть во мне полуфабрикат, необработанную заготовку человека, и вдруг идентифицировала как равную и в доску свою. Не имея выраженного спиритического дара, она не присутствовала на сеансах, но определённо была хорошо осведомлена об их содержании и о моём участии. Восторг, с которым она поддерживала идею этих колдовских сеансов, просто-напросто витал вокруг неё в воздухе!
Толстяк рассказал мне о происхождении заклинаний, которые мы применяли, и о некоторых не знакомых мне персонажах, к которым взывали. Но о том, сколько ещё сеансов впереди и какова их главная цель, не распространялся. Выяснилось только, что в ближайшее время они продолжатся по пятницам. Чувствовалось, что он скрывает нечто очень важное, но этого я не смогла прощупать: информацию крепко прикрывала потусторонняя сила.
Спиритическая группа обладала относительной автономией внутри оккультного отделения и не во всём напрямую зависела от приказов господина Хюттеля. Ульрих, будучи практикующим спиритом, в группу тем не менее не входил, а числился учёным. Его часто приглашали на мероприятия группы, но всегда с оглядкой: ведь понятно было, что он – доверенное лицо начальника отделения, его глаза и уши. В данном случае в группу вошло меньше половины спиритов отделения, а остальные – приглашённые.
Ульрих заметно нервничал из-за сеансов, на которые были приглашены люди со стороны, а он – не был, и из-за моего в них участия. На неделе он упорно тянул меня в другую сторону, подбрасывая всё новые материалы по средневековым кладам. Но участвовать в «исторических» сеансах меня по-прежнему не звали, а в пятницу Ульрих был вынужден снова смириться с моим уходом на шестой этаж.
Теперь во время сеанса отчётливее, чем прежде, я ощутила приближение чего-то цельного, могущественного и враждебного. Эта неназываемая зловещая сила ещё ни разу не пришла в круг в привычном для спиритов понимании. Все духи и энергии, что проходили сквозь сознание медиумов во время сеансов, представляли собой лишь предвестие приближения этого – главного – духа. Но с каждым разом присутствие ощущалось сильнее и ближе, с каждым разом он, неназываемый и неведомый, знал обо мне всё больше.
Во время нового сеанса впервые в тексте заклинания прозвучало обещание заплатить вызываемому за его услуги «великую цену». Речь шла опять о крови, телах и душах врагов, и меня стало ломать жуткое предчувствие, будто через это колдовство всё, что мне дорого, погибнет или будет извращено.
Поздний вечер – осенний, холодный. Затемнённый город. Не до прогулок. До Берлина авиация – наша и союзников – добиралась в этом году всего несколько раз, однако меры предосторожности принимались. В серой гостиничной комнате я забилась под перину и съёжилась в комок. Холодно не было – было бесконечно тоскливо…
Тьма – это не то же самое, что «темно». Это угрюмо, всеохватно, и кажется, что теперь навсегда. Ещё не отделаться от ощущения, что оно знает о тебе всё, ты в его власти, и это неистребимое ощущение рождает такой же цепкий, вездесущий страх…
Я с трудом заставила себя распрямиться и лечь на спину в положение, которое йоги называют «позой трупа». Сразу, не тратя времени, ушла в мысленное молчание. Я уже привыкла, что старые способы очищения не срабатывают, и каждый раз нужно ждать нового озарения. Сколько ждать на сей раз?
Незаметно для себя я заснула.
Приснилось, что стою лицом к Красной площади между Историческим музеем и башней Кремля. Раннее утро. Вся площадь окутана густым белым туманом. Не видно ни Мавзолея, ни собора Василия Блаженного, ни кремлёвских стен. Лишь немного брусчатки под ногами – той самой, которой мне в реальности так и не привелось увидеть и ощутить из-за покрывавшего её осенью сорок первого порядочного слоя песка. Над белым туманом возвышался, будто парил в воздухе, шатёр Спасской башни, и горела рубиновая звезда. Что-то было зловещее в промозглом, неподвижном тумане.
Размеренный мужской голос, принадлежавший не то диктору, не то экскурсоводу, произнёс над левым ухом: «Когда Москва была под немцами, здесь было так…» В это время куранты медленно, торжественно заиграли музыкальную фразу из «Лили Марлен». Во сне мне представлялось совершенно очевидным, что Москва пробыла под немцами месяца три, а необъяснимая удача, что Кремль не разрушен и звёзды остались на своих местах, казалась такой же зловещей, как туман. Справа самым краем глаза я ловила рубиновый свет второй звезды – над проступавшими из тумана очертаниями расположенной совсем близко Никольской башни…
Вот и всё сновидение – ни начала, ни конца, ни сюжета. Однако оно было настолько реалистичным, что, пробудившись среди ночи от сигнала воздушной тревоги, я не сразу сообразила, где нахожусь.
Как сомнамбула, натянула пальто и спустилась в холл. Вовсе не стала бы трогаться с места, но дежурные всё равно начнут барабанить во все двери и добиваться, чтобы жильцы шли в бомбоубежище. На улице холодный воздух слегка отрезвил мою затуманенную голову. Небо обшаривали прожекторы, но разрывы зенитных снарядов слышались далеко, их трассы не были видны за домами. Да не пойду я в бомбоубежище! Не долетят сюда англичане. Сегодня не долетят. До центра города их не допустят.
Да, на сей раз я как-то сразу, автоматически решила, что берлинское небо сейчас штурмуют британские самолёты. Но у меня даже не нашлось сил порадоваться, пожелать им успеха и благополучного возвращения. Всё происходящее рисовалось в унылом и безнадёжном свете.
