Ещё важно: все знали, что доверенные мне тайны остаются при мне – если только сам «клиент» не сболтнёт лишнего, надравшись в хорошей компании.
Переодетый в штатское военный, который теперь задавал мне нелепый вопрос, где мне удобно побеседовать с ним, был фронтовым товарищем – по Первой мировой – моего бывшего начальника отделения, господина Хюттеля. Тот попросил меня помочь советом старому другу. Едва познакомив нас, он деликатно удалился. Я вежливо объявила: будет лучше, если генерал сам назначит место, только желательно – в центральной части города.
Мужчина посмотрел на меня очень одобрительно: он остался доволен и тем, что я считала его принадлежность к высшему командованию, и тем, что не точно угадала его настоящее звание. Назвал адрес ресторанчика. И только. Машину прислать не предложил. Не доверял, стало быть, шофёру, боялся – тот разболтает о его обращении к гадалке.
По окончании рабочего дня я пешком дотопала до маленькой площади неподалёку от Бранденбургских ворот. Уютный и сдержанный интерьер ресторанчика – обстановка без излишеств, удобное расположение столика: можно вести приватную беседу без риска быть подслушанными. Мне там понравилось куда больше, чем в нашем кафе напротив места службы – с тёмной мебелью, вечно шумном и вечно тесном, так как в него набивались не только сотрудники оккультного отделения, но и других военных тыловых контор, расположенных поблизости.
Военный сверлил меня глазами, всё ещё уговаривая самого себя, будто изучает меня и принимает решение, стоит ли делать следующий шаг. На самом деле он уже изготовился задать мне мучившие его вопросы. Нравились мне его глаза. У большинства встреченных немецких офицеров глаза были непроницаемыми, будто экранированными стальным или свинцовым листом. Они, казалось, мертвенным светом отливали. Думаю, всё потому, что эти люди прятали от самих себя многие чувства, мысли. Скрывали кто сострадание, кто – жестокость, кто – сомнения. У этого же глаза яркие, чистые, живые.
По контрасту с выразительными глазами, речи мой собеседник повёл такие осторожные, что конкретное содержание оказалось из них полностью выхолощено. Говорил он сдержанно, сухо, а в действительности волновался, как мальчишка.
– Передо мной стоит выбор. Я предпочёл бы трезвый расчёт гаданию на кофейной гуще… Простите, фрейлейн Пляйс, камень не в ваш огород, а в мой собственный… Трезвый расчёт, однако, невозможен, так как я не могу учесть большой части факторов. Ещё не произошло то, что определит… – Он осёкся, боясь сболтнуть лишнее. – В данный момент необходимая информация отсутствует. Речь идёт не о настоящем времени, а о вероятном развитии событий в ближайшем и отдалённом будущем.
Я слушала не перебивая. Кое-какие догадки брезжили. Им не следовало давать хода, чтобы не мешали считывать информацию. Между тем догадки мои заставили меня утроить внимание. Не карьера его волнует. Тем менее – личная жизнь… Кстати, он благополучно женат, имеет взрослую дочь и сына-подростка, не путается с женщинами на стороне, его старые родители ещё живы, кажется… Не важно это всё сейчас… Целая судьба поставлена для него на карту. И судьбу свою он полагает напрямую зависящей от судеб Германии и мира.
– Видите ли вы мою дальнейшую судьбу?
Не каждому я приоткрывала сложную «кухню» предсказаний, но в данном случае почувствовала: он станет больше доверять мне, если и я доверю ему какую-нибудь стоящую информацию.
– Будущее не каждому предначертано с полной определённостью и не во всех сферах. Мне нужно знать, что именно вас интересует: любовь, служба, жизнь и смерть, деньги…
– Вы, безусловно, правы. – Генерал задумался.
Он подбирал слова, чтобы приоткрыть свои истинные тревоги, не выдав при этом ни малейшей конкретной информации. Думал он «громко», совсем не предполагая, что может таким образом выдать себя с потрохами. Всё же мысли его были так запутанны, что я не сразу разобралась.
Он размышлял об исходе войны, с которым тесно увязывал собственную судьбу, но речь не шла об участии в боевых действиях. Он беспокоился об оценке собственных заслуг, но не о наградах, воинских званиях и конкретных должностях.
Он думал о Германии, причём так, как не многие ещё начинали в то время думать: что она находится на пути к гибели. Почему он так думал в мае сорок третьего? Возможно, был просто очень хорошим аналитиком и хозяйственником. Зная, какими ресурсами обладает страна, мог просчитать её шансы на дальнейший военный успех. Может быть, он получил недавно какую-то информацию, которая поменяла для него всю картину.
Человек, сидевший передо мной, интенсивно переживал за свою репутацию. При этом у меня создалось странное впечатление, что ему крайне важно знать, кто выиграет войну, что сохранение доброго имени он связывает именно с военным успехом, с победой. Что ж, его первый вопрос подтвердил мои ощущения:
– Каков будет исход летней кампании?
Я сделала вид, будто не понимаю.
– Нет сомнений, что раньше или позже мы предпримем наступление на Восточном фронте. Чем оно окончится, к чему приведёт?
Хотела бы я знать!
Был июнь, липы в Берлине цвели – будто кипели, с них только что мёд не капал. С месяц, как у немцев случилась крупная катастрофа в Африке и на Средиземном море, о которой обывателю толком было не узнать. Похоже, что англичане с американцами разбили их там в пух и прах. Но в Европе союзники и не думали открывать второй фронт, хотя стали прилетать бомбить германские города. А на Восточном фронте по-прежнему стояло затишье. Ни солнечные дни, ни медовый воздух не могли разогнать напряжённого, тревожного ожидания…
– Извините, генерал, к сожалению, этот вопрос находится за пределами моих возможностей: я способна провидеть только личную судьбу человека, его семьи.
– Это – гарантия вашей безопасности, верно, фрейлейн? – раздражённо бросил собеседник.
Приняв вызов, я молча уставилась ему в глаза: моя позиция обозначена, ваше дело – принять её или уйти. Беспроигрышно: человек всегда поведётся на возможность узнать свою личную судьбу, увидев, что гадалка с ним честна и не стремится угодить любой ценой.
А генерал-то выдал себя с потрохами: он не только сомневается в успехе летней кампании – он почти не верит в этот успех!
Тем временем собеседник отбросил своё раздражение.
– Передо мной выбор. – Он трудно и медленно ронял слова и куски фраз. – Первое. Сохранить верность… Не так. Держаться прежнего курса жизни. Второе. Круто изменить курс, рискнуть всем. Так можно прийти к мучительной смерти, но можно заработать славу, благодарность – как минимум. Вопрос: что меня ожидает при выборе одного из путей – поражение и позор, славная гибель, жизнь и общественное уважение?
О втором варианте он говорил гораздо больше, чем о первом. Говорил так напряжённо и так горячился, что даже лицо покраснело от натуги. То есть первый вариант был ему неинтересен, а второй был связан с бурей желаний и сомнений.
Я почти поняла, о чём он! В это невозможно поверить! Невероятная удача? Провокация? Моя ошибка? Провокацию можно пока исключить: он искренен, и за ним никто не стоит. Он одинок, он даже с эгрегором… Точно! Его связь с фашистским эгрегором слаба. Он – сам по себе. Лишь бы не спугнуть! Чтобы вызвать его на большую откровенность, надо сделать вид, что смысл его речей ускользает от меня.
