На строго определённой остановке я дождалась автобуса указанного мне номера. Народу было не много. Я села в середине салона с правой стороны у окна и стала внимательно изучать пассажиров, ожидавших на следующих остановках. Автобус шёл незнакомыми мне кварталами, вырулил к какому-то скверу или бульвару, который отделяла от улицы невысокая стена, красиво выложенная из крупных природных булыжников.
Я не забывала о защите, особенно перед ответственными мероприятиями, но мои усилия оказывались лишними – настолько мощно прикрывали меня из дома.
День был серенький, то и дело принимался моросить дождик. Лучше не придумаешь для человека, который среди лета собрался выйти на улицу в плаще и с зонтом!
И прохожие, и пассажиры, и даже гулявшие на бульваре несли на лицах печать задумчивой отрешённости: в воздухе висело напряжённое ожидание, что затаившаяся война на Восточном фронте возобновится со дня на день, и никто уже не понимал, почему этого не происходит и чего теперь следует ждать.
Гнетущее ощущение беды, которая отчасти уже случилась, но может и повториться, и ударить сильнее, усугублялось тем, что на улицах и в парках появлялось всё больше увечных солдат. Они ковыляли в одиночестве или со своими семьями, и ни у одного на лице не было радости – от того, что вернулся, что жив и что больше не придётся воевать. Чувствовалось: на фронтах они узнали то, что живущим в тылу ещё не заметно и не ясно…
Я почувствовала себя затерянной в пространстве и времени, даже стала сомневаться, всё ли сделала правильно, на тот ли села автобус и в ту ли сторону. Ерунда. На берлинские автобусы крепились огромные номера, хорошо видимые издалека. Чтобы перепутать номер, нужно быть необыкновенно рассеянным человеком. Мне показалось, что еду очень долго, что скоро уже, наверное, конечная, и назначенная встреча не состоится.
На очередной остановке стоял под зонтом приметный мужчина в плаще: очень высокий и крупный. Его можно было бы назвать полным, если бы рост не скрадывал лишнюю ширину. Мужчина двинулся к двери автобуса, на ходу складывая зонт и беря его в левую руку, чтобы расплатиться за проезд. Только теперь я встрепенулась и обратила внимание, что плащ у него благородного тёмно-синего цвета. Намокнув от измороси – и зонт не спас! – он казался почти чёрным. Когда новый пассажир вошёл в салон, я увидела сдвинутый на сторону узел пояса – небрежность, несколько портившая впечатление от импозантной в целом внешности. У мужчины было крупное лицо с правильными чертами, тёмно-русые волосы, зачёсанные назад, от влаги казались ещё темнее. На вид я дала бы ему лет тридцать пять – сорок. Мужчина безразлично обвёл глазами салон и занял место в одном ряду со мной через проход.
Я совершенно успокоилась и стала ждать, что он предпримет дальше. В этом эпизоде ему была назначена ведущая роль… Не совсем так. Я, конечно, сразу принялась прощупывать его энергетику. Он был в какой-то мере прикрыт, но для меня такой слабый экран всё равно что не существовал. Не передать чувства, которое испытываешь, когда спустя год полной изоляции вдруг ощущаешь со всей определённостью: «свой»! Человек был собран, насторожён и энергичен. Больше я не успела разобрать.
К тому моменту в автобусе ехало ещё человека три: один – впереди нас и двое – на заднем сиденье. Но уже на следующей остановке двое сзади вышли, а народу в салоне прибавилось: тут был вход в городской парк. Был выходной, и люди гуляли, несмотря на дождик.
Пока производились высадка и посадка пассажиров, мужчина в синем плаще легко поднялся со своего места и в одно движение оказался на сиденье за моей спиной. Под шумок, пока люди рассаживались, он тихо произнёс над самым моим ухом условленный вопрос, похожий на фрагмент обычного дорожного разговора не знакомых между собой попутчиков. Я, повернувшись вполоборота, ответила. Тогда он сказал еле слышно:
– Выйдите через две остановки после меня и ждите на месте.
Когда этот крупный и высокий мужчина склонился едва не к самому моему затылку, это выглядело вполне естественно: как будто человеку не хватает пространства, и он старается усесться поудобнее, а не так, будто он секретничает с девушкой.
Вскоре он сошёл с автобуса. После этого и я выбралась из сухого салона под дождь в совершенно незнакомом районе города. Это были какие-то рабочие кварталы, где дешёвые многоквартирные дома перемежались зданиями предприятий. Прохожих мало, кто есть – спешат, озабоченные, скучные. Так себе райончик!
Здесь мы наконец поздоровались. Он представился, назвавшись Германом, и мы пожали руки. Герман поправил сбитый на сторону узел пояса, который, кажется, порядком раздражал его, предложил мне руку, и мы двинулись по улице прогулочным шагом. То была первая и единственная встреча, на которой я чувствовала себя спокойно и не боялась этого человека до обмирания…
Наконец я рассказала в живом общении историю генерала. Герман расспросил о мельчайших подробностях беседы, и я передавала их с наслаждением человека, вынужденно молчавшего целый год. После я получила официальную благодарность за ценную информацию. Затем Герман строго потребовал, чтобы я впредь отказывалась от встреч с генералом под любым благовидным предлогом – вплоть до особых распоряжений. Где-то в августе тот действительно попросил о встрече вторично, и я аккуратно договорилась с ним отложить встречу. Сообщила Герману. Снова запрет. Больше тот человек не выходил на связь со мной…
В середине лета, когда разгорелись с новой силой бои на Восточном фронте, ко мне практически перестали обращаться за предсказаниями. События развивались бурно, немцы вроде бы начали с наступления, затем – стремительная перемена, серия наших сокрушительных ударов. К концу лета всем – даже истеричным дикторам немецкого радио – вдруг стало ясно, что совершившаяся перемена в нашу пользу на сей раз необратима. Немцы почувствовали, что дальше их ждёт сползание к неминуемой катастрофе. Вот тогда «клиенты» повалили валом, каждый – ища в моих предсказаниях личного спасения от общей беды.
Герман всячески поощрял эту мою деятельность. Иной раз выслушивал историю очередного «клиента» наскоро, в другой – выматывал из меня душу, заставляя точно припомнить каждое сказанное слово. Нередко «клиенты» приходили повторно. Если это был человек, для чего-то нужный нам, Герман давал мне задание внедрить в его сознание определённую идею, намерение. Тогда на втором сеансе я уже «предсказывала» не по правде, а то, что требовалось, для верности помогая себе методами внушения…
Пыталась заинтересовать Германа историческим спиритизмом, методами поиска кладов, но это всё он выслушал вполуха – так, на всякий случай. Я смирилась и настояла только на одном:
– Пожалуйста, передайте для наших… для моего начальства: у немцев нет Чаши, а Копьё у них – не то. Подлинные реликвии им не найти: вся информация надёжно закрыта, её оберегает дух Великого магистра и не выдаст.
Герман посмотрел на меня так, будто я перегрелась на солнце.
– Пожалуйста, передайте именно так. Они поймут. Это очень важно!
Теперь у него появилось выражение лица человека, который мается зубами, а при этом вынужден помогать перегревшемуся. Но я твёрдо смотрела ему в глаза, так как в данном случае была уверена в том, что делаю, и он обещал.
