Везде соблюдался порядок. В отличие от событий, последовавших после захвата города крестоносцами, не происходило ни кровопролитий, ни грабежей. 13 000 жителей, за которых не смогли заплатить, остались в городе; однако брат и заместитель Саладина аль-Адиль попросил подарить ему тысячу рабов в качестве награды за службу и сразу даровал им свободу. Еще семьсот человек были подарены патриарху Иерусалима, и еще пятьсот – Балиану. Затем и сам Саладин в порыве благородства освободил всех стариков, всех мужей, чьи жены были выкуплены, и, наконец, всех вдов и детей. В итоге лишь немногие оказались в плену. Уже не в первый раз Саладин проявил великодушие, которым вскоре прославился и на Востоке, и на Западе
[21], но никогда раньше он не делал этого в таком впечатляющем масштабе. Здесь был явлен пример рыцарства, который не пройдет даром для грядущего Крестового похода.
Недавно избранный папа римский Григорий VIII не терял времени, призывая христианский мир принять крест, и в середине лета 1190 г. Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце, сын и преемник Генриха II, привели свои армии на встречу в Везле – наверное, в сложившихся обстоятельствах выбор места был не самым удачным. Монархи решили выступить в поход вместе, не столько из приятельских отношений, сколько потому, что не доверяли друг другу ни на йоту; и верно, не существовало на свете более непохожих людей, чем они. Королю Франции было всего двадцать пять лет, но он уже стал вдовцом
[22], и ничего в его облике, кроме копны непослушных волос, не говорило о молодости. И прежде не красавец, теперь он ослеп на один глаз, и его лицо потеряло симметричность. Десять лет на французском троне дали ему мудрость и опыт, необычные для столь молодого человека, но также развили в нем постоянную подозрительность и научили скрывать свои мысли и чувства под маской молчаливой печали. Хотя на поле брани он проявлял достаточную отвагу, считается, что ему не хватало элементарной смелости. В обществе он был удивительно необаятельным. Однако под непривлекательной внешностью скрывался проницательный ум в сочетании с острым чувством моральной и политической ответственности короля. Недооценивать Филиппа II Августа было легко, но неразумно.
Надо полагать, что он не мог без зависти смотреть на своего собрата-короля. Ричард стал преемником отца на троне всего год назад. В тридцать три года он находился в самом расцвете. Несмотря на то что здоровье его нередко подводило, могучее телосложение и неуемная энергия создавали впечатление, что этот человек не знает, что такое болезнь. Привлекательная наружность Ричарда была общеизвестна, способность командовать тоже, а о его храбрости уже ходили легенды по двум континентам. От матери Алиеноры он унаследовал пуатьескую любовь к литературе и поэзии, и многим людям, наверное, он казался каким-то прекрасным героем из столь любимых Ричардом эпических поэм трубадуров. Лишь одного элемента не хватало, чтобы закончить эту картину: как бы сладко Ричард ни пел о радостях и страданиях любви, за ним не тянулся шлейф из соблазненных или отвергнутых девиц. Однако если его пристрастия и были направлены в другую сторону, они никогда не наносили ощутимого вреда его блестящей репутации, сияющей, как нагрудник, который оставался с ним до последнего дня жизни.
Те, кто знал Ричарда ближе, напротив, вскоре разглядели в нем другие, менее замечательные качества. Даже более раздражительный и несдержанный, чем ненавистный отец, Ричард был начисто лишен способности систематично заниматься делами королевства, за счет которой Генрих II, при всех его недостатках, сумел почти в одиночку связать Англию в единое государство. Амбициозность Ричарда была безгранична и почти всегда разрушительна. Сам неспособный любить, он, преследуя свои цели, не гнушался изменять, предавать и вводить в заблуждение. Никакой другой английский король не сражался за трон так жестоко и беспринципно; никто не демонстрировал такой готовности пренебрегать обязанностями короля ради личной славы. За девять лет жизни, что ему оставались, он провел в Англии лишь два месяца.
Холмы вокруг Везеля, по словам очевидца, были так усеяны палатками и шатрами, что выглядели как большой разноцветный город. Два короля торжественно подтвердили свои клятвы принять крест и скрепили печатями дополнительный договор о союзе; затем с армиями и огромными массами пилигримов монархи вместе двинулись на юг. В Лионе, где обрушение моста через Рону под весом толпы все посчитали дурным предзнаменованием, французы разошлись с англичанами. Филипп повернул на юго-восток, на Геную – там его ждал зафрахтованный флот, должно быть, большой, поскольку перевезти требовалось 650 рыцарей, с каждым по два оруженосца, и 1300 лошадей. Ричард продолжил путь вниз по долине Роны навстречу своим кораблям в Марселе. Было согласовано, что короли снова встретятся в Мессине, откуда объединенное войско отплывет на Святую землю.
Филипп добрался до Мессины первым 14 сентября; Ричард – через девять дней. Ничто не говорит лучше о различиях между этими двумя личностями, чем характер их высадки в Мессине. Описание того, как сошел на берег Филипп, начинает эту главу, интересно сравнить его с рассказом о прибытии Ричарда:
Когда Ричард входил в гавань, люди толпами побежали на берег. Издали море казалось изрезанным бесчисленными веслами, а над водой звонко и пронзительно раздавались громкие звуки труб и горнов. Приближаясь, бегущие люди разглядели ряды галер, украшенных разными щитами и множеством вымпелов и флагов, развевающихся на концах копий… Море бурлило от тысяч весел, воздух дрожал от громких нот труб и криков восхищенной толпы. Величественный король, выше и роскошнее всей своей свиты, гордо стоял на носу, как тот, кто желает видеть и быть увиденным… И как разные звуки труб слились в одну гармоничную музыку, так люди зашептали одновременно: «Он точно достоин империи; он справедливо поставлен королем над людьми и королевствами; то, что мы слышали о нем, не сравнится с тем, что мы сейчас видим»
[23].
Не все обожавшие Ричарда в этот незабываемый день, наверное, знали, что он, сейчас столь великолепный, из боязни морской болезни предпочел двигаться вдоль полуострова по суше; а помпезная высадка, по сути, была венцом его морского путешествия длиною всего в несколько миль, из Калабрии. Еще меньше людей могли ожидать, что, несмотря на всю блистательную пышность своего прибытия, Ричард находился в дурном и грозном расположении духа. Несколько дней назад, проезжая через Милето, он попался на краже сокола и едва избежал смерти от рук владельца птицы и его друзей; к тому же, сойдя на берег в Мессине, он обнаружил, что королевский дворец в центре города уже отдали в распоряжение короля Франции, а ему отвели более скромное жилище за пределами городских стен.
