С самого начала революции брат Марии-Антуанетты император Леопольд все больше беспокоился о безопасности своей сестры и ее семейства, но волновался также, как бы любое вмешательство во внутренние дела Франции не усугубило положения королевской семьи. Однако после катастрофы в Варенне он понял, что должен действовать. По этой причине Леопольд пригласил прусского короля Фридриха Вильгельма и брата Людовика графа д’Артуа
[124] в замок Пильниц в окрестностях Дрездена. Там 27 августа они втроем подписали совместную декларацию. В декларации заявлялось, что подписанты считают положение короля Франции Людовика XVI «проблемой, вызывающей тревогу у всех европейских монархов», и будут готовы восстановить стабильную монархию во Франции, если другие державы окажут им поддержку. Леопольд прекрасно знал, что в Лондоне правительство Уильяма Питта никогда не поддержит подобной акции, однако император тем не менее надеялся, что декларация как минимум немного успокоит сестру и зятя, а также французских политических эмигрантов, которые спаслись, перебравшись через границу. Он не думал, что это может иметь какие-либо серьезные последствия.
Увы, он был не прав. Катастрофическая ошибка умозаключения. Во Франции Национальное собрание (ничего не зная о взглядах Питта, многие члены собрания, вероятно, даже не слышали его имени) восприняло декларацию как недвусмысленное свидетельство, что Австрия и Пруссия готовятся объявить войну. Желательность или нежелательность открытого вооруженного конфликта бесконечно обсуждались в многочисленных политических клубах, которые расплодились по всей стране с конца 1780-х гг. Наиболее влиятельным из них в первые годы было левое Общество друзей конституции, которое проводило свои встречи в монастыре Святого Якова на улице Сент-Оноре. Членов этого клуба обычно называли якобинцами. Изначально основанный депутатами антироялистских настроений из Бретани, клуб быстро превратился в национальное республиканское движение. Большинство его членов выступали против идеи войны, но движение отнюдь не было монолитным, включая в себя, например, жирондистов (их так называли, потому что большинство их ведущих членов являлось депутатами Законодательного собрания от департамента Жиронда на юго-западе Франции). Жирондисты тоже поддерживали упразднение монархии, но они так никогда и не создали организованной политической партии, как якобинцы. Они были лишь свободной ассоциацией отдельных личностей, в которую входили влиятельный Жан Мари Ролан и его супруга Мари Жанна, чей салон стал главным местом собраний жирондистов. Они склонялись к поддержке войны, которая, по их мнению, послужит катализатором революции, еще опасно нестабильной, и, возможно, облечет ее в более устойчивую форму. По всей вероятности, известие из Пильница добавило им уверенности в своей правоте. 20 апреля 1792 г. Людовик XVI обратился к Национальному собранию:
Господа, вы только что выслушали отчет о результатах переговоров, которые я провел с венским двором. Выводы доклада единодушно одобрены членами моего Совета, я лично тоже их разделяю. Они соответствуют многократно высказанным пожеланиям Национального собрания и чувствам, выраженным мне огромным количеством граждан в разных частях королевства. Все предпочли бы воевать, чем видеть дальнейшее унижение французского народа… Сделав все возможное для поддержания мира, как того требовал мой долг, теперь я, в соответствии с Конституцией, предлагаю Национальному собранию объявить войну.
Раздалось несколько выкриков «Vive le Roi!» (к тому времени ставших редкостью), и военные действия начались.
При царившем во Франции хаосе было нелепо полагать, что французская армия в состоянии бросать вызов двум самым мощным государствам Европы. Более 3000 офицеров ушли в отставку, отказавшись подписывать новую присягу, из которой убрали имя короля. Запасов провианта и оружия не хватало, главным образом потому, что все разворовали. Господствующая атмосфера способствовала постоянным мятежам. Что же касается дисциплины, то ее давно не существовало. Генерала Теобальда Диллона (ирландца, несколько поколений семьи которого сражались во французской армии) убили собственные солдаты. Генерал герцог де Бирон был вынужден отменить штыковую атаку, когда его солдаты проголосовали против. Нередко под стук падающих мушкетов раздавались возгласы «Nous sommes trahis!» («Нас предали!») и «Sauve qui peut!» («Каждый за себя!»). И разумеется, во всем винили короля и королеву. L’Autrichienne конечно же посылала секретную военную информацию в Вену. Она и Людовик – предатели, их больше нельзя терпеть.
Настроения достигли точки кипения, когда вечером 20 июня 1792 г. огромная толпа (предположительно 8000 человек, женщин и мужчин, вооруженных всем, что они смогли найти или смастерить) двинулась через Парижскую ратушу и Национальное собрание на Тюильри. Они подошли к дворцу примерно в четыре часа дня. Говорят, что они нашли боковую дверь незапертой, но это маловероятно. Скорее всего, они ее вышибли. Затем толпа принялась искать короля. Прошедшие десять дней, по словам королевской горничной, Людовик пребывал в глубокой депрессии, отказываясь говорить. Однако когда ворвалась толпа, он остался спокоен. «Вот я», – сказал король, неподвижно стоя перед людьми. Сестра Елизавета обнимала его за плечи. (Королеву и детей как раз вовремя поспешно увел один из придворных. Он поместил их в маленькой комнате, которую забаррикадировал мебелью.) Невозмутимое достоинство Людовика произвело эффект. Люди успокоились и перешли в более просторную комнату, где зачитали новую петицию. Короля в алой «шапке свободы»
[125] заставили отпить из бутылки «за народ», у которого, объявил Людовик, нет друга надежнее, чем он.
Это было ужасное испытание, но оно не идет ни в какое сравнение с тем, что случилось шесть недель спустя, когда до Парижа дошли известия о манифесте (практически ультиматуме), составленном графом Ферзеном и подписанном герцогом Брауншвейгским. В манифесте заявлялось, что союзники скоро вторгнутся во Францию, чтобы восстановить королевскую власть, и если в отношении короля будет продолжаться насилие, то Париж «полностью уничтожат». Это привело людей в ярость. В прошлый раз, столкнувшись лицом к лицу с Людовиком, они отпустили короля, не причинив ему особого вреда, больше они не совершат подобной ошибки. Теперь в Париж стекались депутации со всей Франции. Из Марселя подошел отряд примерно в пять сотен человек с новой вдохновляющей песней, изначально написанной в Страсбурге для Рейнской армии Руже де Лилем, молодым военным инженером. «Aux armes, citoyens!»
[126] – пели марсельцы, и парижане поймали их на слове.
На этот раз в пятницу 10 августа на Тюильри пошли 20 000 человек. Дворец защищали 950 швейцарских гвардейцев при поддержке примерно 2000 бойцов Национальной гвардии сомнительной лояльности. Королю посоветовали выйти и показать себя. Бывали ситуации, как, например, 20 июня, когда Людовик поразил всех своим хладнокровием и мужеством. Но это случилось шесть недель назад, сегодня все было по-другому. «У меня стоит перед глазами, как он проходил, – написал член швейцарской гвардии. – Он был молчалив и измучен, а своей нетвердой походкой будто говорил нам: “Все кончено”». Затем он, чувствуя унижение, смотрел, как батальоны один за другим уходили, чтобы присоединиться к демонстрантам на площади Каррузель. По свидетельству королевской горничной, которая стояла у одного из окон дворца, «несколько какониров покинули посты, подошли к королю и стали совать кулаки ему в лицо». Он торопливо вернулся во дворец, чтобы присоединиться к семье и решить, что теперь делать. Швейцарская гвардия подтвердила свою лояльность, и королевская семья прекрасно могла бы оставаться там, где была; однако Людовику настоятельно советовали перейти под защиту Законодательного собрания. В определенном смысле это означало измену собственному делу, и Мария-Антуанетта решительно протестовала против такого решения, говоря, что пусть лучше ее пригвоздят к стенам дворца, но король спокойно настоял. Прибыло две группы швейцарских гвардейцев, под прикрытием которых они прошли по первым в году опавшим листьям в Законодательное собрание, где их упрятали в крошечную комнату стенографистов, пока собрание решало их судьбу.
