Служба Гизо в качестве посла в Лондоне не затянулась. В октябре его отозвали в Париж, чтобы он вошел в состав правительства под руководством Жана де Дьё Сульта. Сульт сделал великолепную карьеру: из наполеоновских маршалов (при Ватерлоо он был начальником императорского штаба) поднялся до премьер-министра, причем занимал этот пост трижды. Однако теперь ему уже шел семьдесят второй год, он быстро дряхлел, и вскоре Гизо, формально оставаясь лишь министром иностранных дел, уже фактически руководил правительством. Поэтому именно Гизо отвечал за организацию визита во Францию королевы Виктории в сентябре 1843 г. – первый раз британский монарх ступал на французскую землю со времен Поля золотой парчи. После бракосочетания принцессы Луизы с принцем Леопольдом было еще два брачных союза между детьми Луи-Филиппа и членами дома Кобургов, поэтому семьи чувствовали себя тесно связанными. Чтобы подчеркнуть личный семейный характер визита, было решено, что Виктория и Альберт даже не поедут в Париж, а остановятся в загородном доме Луи-Филиппа, Шато-д’Э недалеко от городка Ле-Трепор. Визит продлился пять дней и был до такой степени успешен, что король предложил (как ни удивительно) сделать такие встречи ежегодными. В 1844 г. он сам посетил Англию, и французский король впервые ступил на английскую землю с тех самых пор, когда в 1356 г. плененного Иоанна II доставили туда после битвы при Пуатье. А в 1845 г. Виктория снова ненадолго приезжала в Шато-д’Э. Затем, однако, обоюдные визиты прекратились. События принимали угрожающий характер.
В Париже, да и, пожалуй, во Франции в целом, снова нарастало недовольство. Король-гражданин, как по-прежнему любил себя называть Луи-Филипп, старел, все больше и больше склоняясь вправо, но, как всегда, был решительно настроен руководить, править и выбирать собственных министров. Благодаря людям уровня Тьера и Гизо, а также исключительным ограничениям в избирательном праве (то есть это право принадлежало преимущественно его сторонникам) он смог продержаться подольше, однако короли-граждане почти по определению лишены харизмы, и Луи-Филипп никогда не был по-настоящему популярен. Теперь же, когда республиканцы, роялистские сторонники Бурбонов и бонапартисты – все требовали его отречения, он начал опасаться, что правление приближается к концу. Можно было рассчитывать, что, если Наполеон уже почти четверть века лежит в могиле, а его сын находится там же примерно пятнадцать лет, то бонапартистская угроза ослабла; но Луи Наполеон, племянник императора
[172], уже дважды пытался совершить государственный переворот – первый раз в 1835-м, второй – в 1840 г. Тогда его приговорили к пожизненному заключению; однако в 1846 г., лишь укрепившись в своих политических амбициях, он бежал в Англию, где, можно не сомневаться, готовился создавать проблемы. В том же году во Франции случился серьезный финансовый кризис и катастрофический неурожай. Все еще неразвитая система железных дорог скорее мешала, чем помогала попыткам доставить помощь, и последовавшие крестьянские восстания жестоко подавлялись. По всей видимости, треть парижан получала пособия по безработице, а писатели вроде Пьера Жозефа Прудона, считавшего, что «собственность – это кража!», нисколько не облегчали положения дел.
Лично для Луи-Филиппа самым тяжелым ударом, который вполне мог стоить ему трона, стала смерть в последний день 1847 г. его сестры Аделаиды. Ей было семьдесят. Как можно себе представить, Луи-Филипп был потрясен. Они каждый вечер встречались в его кабинете и долго обсуждали проблемы прошедшего дня. Восемнадцать лет он полностью полагался на ее мудрость, отвагу и безошибочное политическое чутье; а теперь, когда он особенно в ней нуждался, сестры не стало. Король все еще находился в шоке, когда, шесть недель спустя, разразилась буря.
1848 год был годом революций. Французская революция, на пороге которой стоял Париж, станет в Европе по меньшей мере четырнадцатой
[173]. Но какое-то время Луи-Филиппу было трудно понять, что такое королевство, как французское, фактически созданное одной революцией, может быть разрушено другой. Но при этом в случае реального восстания он сомневался в своей способности справиться с ситуацией. Особенно его беспокоила лояльность Национальной гвардии. Она существовала отдельно от армии, использовалась в полицейских операциях и в качестве военного резерва. Раньше он пользовался полным доверием со стороны своей гвардии – к примеру, она великолепно действовала во время волнений 1832 г. Но времена изменились: несмотря на то что Национальная гвардия в основном оставалась такой же, как всегда, общественное мнение повернулось против монархии, и гвардия развернулась вместе с ним.
Возникла и еще одна проблема. Поскольку политические демонстрации находились под запретом, различные оппозиционные партии начали устраивать благотворительные «банкеты», которые, вне всякого сомнения, предоставляли легальную площадку для критики существующего государственного строя. Такие собрания стали настолько опасными, что в феврале 1848 г. их запретили. Для парижан это стало последней каплей. В полдень 22 февраля они вышли на улицы с лозунгами «À bas Guizot!» («Долой Гизо!») и «Vive la Réforme!» («Да здравствует Реформация!»). Очень скоро начались и вооруженные столкновения. На следующий день Гизо ушел в отставку, а у здания Министерства иностранных дел собралась большая толпа. Офицер пытался преградить людям путь, но на тех, кто был впереди, давили находившиеся сзади. Тогда он отдал приказ примкнуть штыки, и, пока выполнялся приказ, один солдат, наверное случайно, выстрелил из мушкета – при звуке выстрела его товарищи потеряли голову и открыли огонь по толпе. Пятьдесят два человека погибли. Тут же поднялись баррикады, и воцарился хаос. Случилось то, чего боялся король, – Национальная гвардия начала рассыпаться. Луи-Филиппу стало ясно, что для сохранения трона ему нужно приказать армии стрелять в гвардию, а такой шаг неизбежно привел бы к гражданской войне. Такой поворот он (как Людовик XVI в 1789 г.) рассматривать отказался. Единственной альтернативой являлось отречение, что он и сделал. 24 февраля 1848 г. Луи-Филипп передал корону своему девятилетнему внуку графу Парижскому.
Он надеялся уединиться в Шато-д’Э, но следующим утром ему сказали, что его внука отвергли и провозгласили республику. Каково будет его положение в этой республике, он представления не имел, да и желания выяснять тоже. Вместе с Марией Амалией, невесткой герцогиней Немурской и ее детьми Луи-Филипп, имея в кармане всего пятнадцать франков на всех, вечером добрался до Онфлёра, где под малопонятными вымышленными именами и с помощью британского консула в Гавре они сели на корабль, идущий в Англию. Через несколько часов после прибытия в Ньюхевен они получили письмо от королевы Виктории, в котором она предложила им Клермон-хаус в графстве Суррей. Вскоре туда съехалась почти вся семья, и проблемы, казалось, закончились; но новая трагедия не заставила себя ждать. В доме никто не жил с 1817 г., и за прошедшие тридцать лет свинцовые трубы отравили водопровод. Почти все обитатели дома серьезно пострадали, а для трех членов семьи отравление оказалось смертельным. Король прожил еще два года, но его здоровье быстро ухудшалось. Он умер в Клермоне 26 августа 1850 г. Мария Амалия жила в Клермон-хаусе шестнадцать лет и скончалась в 1866 г. в возрасте восьмидесяти трех лет.
