Быстро найти священника было не просто: церковь переживала тяжелые времена. Большинство иерархов являлись пламенными монархистами и происходили из аристократических семей, поэтому республиканцы, естественно, видели в церкви угрозу и республиканской системе правления, и самому прогрессу. Уже в 1882 г. обучение Закому Божьему в школах перестало быть обязательным, а монахам и монахиням вообще запретили преподавать в учебных заведениях. Разрешили гражданскую регистрацию брака, ввели разводы и ликвидировали институт капелланов в армии. Ситуация усугубилась, когда в 1902 г. премьер-министром избрали Эмиля Комба. Едва заняв пост, он немедленно закрыл все приходские школы. Затем он запретил все пятьдесят четыре монашеских ордена, существовавшие во Франции на тот момент, и примерно 20 000 монахов и монахинь покинули страну, многие обосновались в Испании. Новый кризис наступил в 1904 г., когда Эмиль Лубе, сменивший Фора на посту президента, нанес государственный визит королю Виктору Эммануилу. Это вызвало сильное возмущение папы Пия X, который не признавал Итальянское королевство. Комб ответил отзывом посла Франции в Ватикане. В 1905 г. ассамблея заявила, что «отношение Ватикана» сделало неизбежным отделение церкви от государства, и в декабре был принят закон по этому поводу. Для церкви в сложившейся ситуации появилось одно преимущество: ей больше не могли диктовать, с этого момента она имела возможность избирать своих епископов без вмешательства правительства. Однако четверть века последовательных гонений ослабили церковь, и полностью она так никогда и не восстановилась.
Во второй половине XIX в., особенно в последние два десятилетия, происходило впечатляющее увеличение количества зависимых территорий Франции. Первое расширение, состоявшее из колоний в Северной Америке, Карибском бассейне и Индии, впоследствии было утеряно. Франция стартовала заново с захвата Алжира в 1830 г., территория которого позже превратилась в три французских департамента и фактически стала частью Франции. На этот раз ее политика сконцентрировалась на Африке и лежащих у ее берегов островах – в особенности французов интересовали Сенегал, Тунис, Мавритания, Мали, Берег Слоновой Кости, Чад, Габон, Марокко (протекторат), Мадагаскар и Реюньон; в Индокитае – Вьетнам, Лаос, Камбоджа; в Южно-Тихоокеанском регионе – Новая Каледония, Маркизские острова и значительная часть Полинезии. Первоначально республиканцы выступали против идеи территориальной экспансии, но когда Германия начала реализовывать собственный план, они изменили свою точку зрения. Очень скоро, по мере развития торговли с новыми колониями, империю стали рассматривать как мощную силу добра, несущую народам христианство, французскую культуру, французский язык и в целом повышающую престиж отчизны, – начали говорить о la mission civilisatrice («цивилизационной миссии»).
Что касается британцев, которые, конечно, были главными конкурентами в деле построения колониальной империи, то они смотрели на постоянную французскую экспансию спокойно и, наверное, с некоторой степенью удивления. Даже когда Наполеон III построил пятнадцать новых мощных винтовых линейных крейсеров, французские военно-морские силы уступали британским в количестве кораблей и их качестве. Кроме того, их сферы влияния редко серьезно пересекались. Возможно, самое опасное столкновение интересов произошло в 1898 г., когда французская экспедиция в Фашоду на реке Белый Нил попыталась взять под контроль весь бассейн реки, отрезав таким образом Британию от Судана. На месте событий британцы (якобы действовавшие в интересах хедива Египта) превысили французов по численности в десять раз, и обе стороны благополучно разошлись; но в Лондоне и Париже страсти накалились. В конце концов французы отступили, понимая, что Германия наращивает силы и в случае весьма вероятной новой войны они будут нуждаться в поддержке Британии. Однако скрыть тот факт, что их публично унизили, им было сложно, и потребовалось несколько лет, чтобы забыть о Фашодском кризисе.
Первые годы XX в. внешнюю политику Франции определял страх перед Германией, а также решимость вернуть Эльзас-Лотарингию. (С 1871 г. статуя, олицетворяющая столицу Эльзаса Страсбург, стояла на площади Согласия, задрапированная в черное.) В попытке изолировать такого опасного соседа Франция вступила в альянс с Британией и Россией, в 1907 г. преобразовавшийся в Антанту. Шесть лет спустя премьер-министра Раймона Пуанкаре избрали президентом Французской республики. Решив превратить пост президента в нечто большее, чем простой церемониал, он стал с энтузиазмом поддерживать Антанту и нанес два визита в Россию для укрепления стратегических связей. Тем не менее он не был таким ярым антигерманистом, каким его часто считают, – на самом деле в январе 1914 г. он стал первым французским президентом, который переступил порог посольства Германии.
Через два месяца Пуанкаре оказался в центре скандала, едва не стоившего ему президентства. Бывший премьер-министр, а теперь министр финансов Жозеф Кайо грозил опубликовать письма, указывающие на то, что президент вел секретные переговоры с Ватиканом. Это разоблачение возмутило бы крайне антиклерикальных левых. К счастью для Пуанкаре, Кайо и сам был небезгрешен: главный редактор газеты Le Figaro Гастон Кальметт располагал документами, что министр имел близкие отношения со своей будущей второй женой, когда еще состоял в браке с первой. Таким образом, они быстро пришли к соглашению: Кайо не предаст огласке письма Пуанкаре, а тот, в свою очередь, убедит Кальметта сохранить молчание. Все было бы хорошо, но вторая мадам Кайо, боясь за собственную репутацию, 16 марта пришла в редакцию газеты и застрелила Кальметта. Поразительно, но через четыре месяца ее оправдали, исходя из того, что преступление было совершено в состоянии аффекта. Секрет Пуанкаре остался нераскрытым.
28 июня президент присутствовал на скачках в Лоншане, когда ему доложили об убийстве эрцгерцога Франца Фердинанда во время его поездки в Сараево. Он приказал помощнику отправить соболезнования и вернулся к скачкам – а почему нет? В конце концов, не убийство положило начало войне, а решение австро-венгерского правительства пару дней спустя сделать его предлогом для войны с Сербией и с ее союзником Россией, а следовательно, и с Антантой. Франция рассматривала начало войны со смешанными чувствами. Интеллигенция в целом приветствовала ее как возможность наконец-то отомстить за унизительное поражение 1870 г. Так отреагировала, понятное дело, и печально известная Лига патриотов Деруледа, с 1880 г. агитировавшая за guerre de revanche (войну отмщения). Социалисты долго выступали против войны в принципе, но когда 31 июля в парижском кафе безумный фанатик застрелил их лидера-пацифиста Жана Жореса, они заговорили по-другому. 4 августа Пуанкаре обратился с посланием к французскому народу: «В грядущей войне Францию будут героически защищать все ее сыны, священное единение которых ничто не сломит перед лицом врага».
Немцы рассчитывали, что война будет короткой и суровой: они ударили с северо-востока и двинулись через Центральную Бельгию, чтобы войти во Францию у Лилля, где находилось много предприятий тяжелой промышленности, намереваясь за несколько месяцев нанести смертельный удар по французской сталелитейной отрасли и добыче угля. Стратегический план немцев состоял в том, чтобы развернуться на запад в районе Ла-Манша, а затем повернуть на юг и отрезать для французской армии пути отступления. Французы были бы окружены, а Париж остался бы без защиты. Однако затем, в начале сентября, когда немецкая армия была всего в 30 милях [ок. 48 км] от французской столицы, а правительство Франции только что переехало из Парижа в Бордо, произошла битва на Марне. К этому времени немецкие солдаты уже устали, многие из них прошли маршем более 150 миль [ок. 240 км]. К тому же они (как Цезарь почти 2000 лет тому назад) значительно недооценили боевой дух французов: все мосты были взорваны, все железнодорожные пути выведены из строя. А свою окончательную победу французы не подвергали никакому сомнению.
