– Самое существенное?
Данзас его проигнорировал.
– Мы берем оригинальные слова из контекста в целях нашего анализа.
Он прочистил горло, водрузил очки на нос и, наклонившись вперед, стал читать ясным голосом со следами британского акцента, выдававшего страну, где он изучал английский.
– «Их трусость скрывается ложью и вероломством», – Данзас поднял голову. – Это из второго письма. Для сопоставления пассаж из его третьего письма, где он говорит, – Данзас снова перенес свое внимание на страницу.
– «Они соблазняют людей верой в насилие, а потом предоставляют их всем репрессиям, которые могут повлечь за собой подобные слепые и совершенные наобум поступки».
– Акцент делается на трусости, – сказал Хапп. – Интересно. Думает ли Безумец, что его собственная месть труслива? Может, он просто вероломно нам лжет? А не рассматривает ли он даже себя самого как террориста?
– Я припоминаю ряд мест, где он упоминает о трусости, – добавила Фосс.
– Не может ли быть так, что с нами разговаривает его совесть?
– Вот еще одна цитата, – продолжил Данзас. – «Они совершают только такие преступления, которые не требуют истинной храбрости. Террористы подобны пилотам бомбардировщиков, которым не приходилось непосредственно смотреть в лица людей, своих жертв, расплачивающихся в муках. Террористы сродни помещикам, взимающим чрезмерно высокую ренту, которые…»
– Это еще что? – прервала его Годелинская. – Что такое помещики, взимающие чрезмерно высокую ренту?
– Интересный кусочек ирландской истории, – пояснил Хапп. – Это из времен английского господства. Самые плодородные земли были переданы английским помещикам, назначенным надзирать за выжиманием как можно большей арендной платы из крестьян. Взимание чрезмерно высокой ренты.
– Понятно, – кивнула Годелинская. – Простите, что перебила.
– А этот Безумец хорошо знает ирландскую историю, – хмыкнул Бекетт.
Данзас снова склонился над страницами.
«…помещикам, которые не хотели даже посмотреть в глаза голодающим крестьянам».
– Он демонстрирует безоговорочное сочувствие жертвам насилия, – заявила Фосс. – Мы можем использовать эту его слабость в своих интересах.
– Точно! – согласился Хапп.
Данзас добавил:
– Там в одном месте Безумец еще характеризует террористов, как обладающих «вероломством Пилата».
– Это не там, где он называет террористов «адреналиновыми наркоманами»?
– спросил Бекетт.
– Вы правильно помните, – согласился Данзас. – Это его слова: «Они творят агонию, а потом умывают свои руки фальшивым патриотизмом. Истинным их стремлением является личная власть и вечный балдеж от адреналина в крови. Они адреналиновые наркоманы».
– А ОН ощущает этот балдеж?
– Диатриба, обличительная речь, – заявила Фосс. – Это ярость О'Нейла против убийц его семьи.
– Узаконенное использование насилия, – пробормотала Годелинская.
Лепиков бросил на нее пораженный взгляд.
– Что?
– Я цитирую товарища Ленина, – гордо заявила Годелинская. – Он одобрял «узаконенное использование насилия».
– Мы здесь не для того, чтобы разводить дебаты по идеологии, – отрезал Лепиков.
– Именно для этого, – вмешался Хапп. – Идеология Безумца будет занимать каждую секунду нашего бодрствования.
– Вы полагаете, что Ленин был сумасшедшим? – окрысился Лепиков.
– Это не предмет обсуждения, – сказал Хапп. – Но понимание одного безумца помогает понять всех остальных. В этой лаборатории нет священных коров.
– Я не буду следовать за капиталистической селедкой, – прорычал Лепиков.
– В оригинале это выражение, Сергей, звучало как «красная селедка», – усмехнулся Хапп.
– Цвет рыбы не делает ее менее рыбной, – заявил Лепиков. – Надеюсь, вы правильно поняли мою мысль. – В тоне Лепикова не было и следа фамильярности.
Хапп предпочел наслаждаться остротой, рассмеявшись, потом сказал:
– Вы правы, Сергей. Абсолютно правы.
– Вопрос в том, что этот Безумец думает о себе; – пробормотал Бекетт.
Фосс согласилась:
– Действует ли он честно и мужественно? Кажется, он помешан на этих понятиях.
– Там есть стоящий внимания пассаж, – сказал Данзас. Он пролистал бумаги, кивнул, найдя что-то, потом зачитал: – «Террористы всегда нападают на честь, достоинство и самоуважение. Их собственная честь должна умереть первой. Вам следует знать, что „Провос“ из ИРА отбросили в сторону честь ирландца. По старому закону вы могли убить своего врага только в открытом сражении. Вы должны были драться с ним равным оружием. Такой мужчина заслуживал всеобщего уважения. Воин был благороден и справедлив. Какое благородство и справедливость были в бомбе, убившей невинных на Графтон-стрит?»
– Графтон-стрит – это там, где погибли жена и дети О'Нейла, – вздохнула Годелинская. – Это либо О'Нейл, либо очень умная маска.
– Возможно, – согласился Данзас. Он снова склонился над своими заметками и зачитал: – «Эти убийцы из временной ИРА напоминают мне лакеев-лизоблюдов, лизавших задницу Дублинскому замку в худшие времена деградации Ирландии. Методы их не различаются. Англия правила пытками и смертоносным насилием. Псевдопатриотичные трусы из „Провос“ хорошо выучили этот урок. Выучив его, они отказались изучать что-либо еще. Поэтому я преподам им урок, какого никогда никто не забудет!»
– Эти из временной ИРА или «Провос». Это они взорвали бомбу на Графтон-стрит? – спросила Фосс.
– Наш Безумец их выделяет, но не делает большого различия между террористами, – ответил Хапп. – Обратите внимание, что он считает в равной степени виновными Великобританию и Ливию и предупреждает Советский Союз, приписывая ему сотрудничество с Ливией.
– Ложь! – заявил Лепиков.
– Франсуа, – промурлыкала Фосс, наклонившись вперед, чтобы посмотреть прямо на Данзаса. А сама подумала: «Он называет меня по имени. А как он воспримет подобную фамильярность по отношению к самому себе?»
Данзас не выглядел оскорбленным.
– Да?
– Видите ли вы в этом нечто большее, чем просто шизоидную диатрибу?
– Это слова оскорбления, вырвавшиеся из агонизирующего существа. Уверен, это О'Нейл. Перед нами вопрос – как он видит себя? – вмешался Хапп.
– Здесь есть его собственные слова, – сказал Данзас, возвращаясь к своим заметкам. – «Каждый тиран в истории отмечен равнодушием к страданию. Это четкое определение тирании. Так вот, я тиран. Вы должны иметь дело со мной. Вы должны ответить мне. И мне безразличны ваши страдания. По причине этого безразличия я прошу вас учитывать последствия ваших собственных насильственных действий и насильственного бездействия».
