— Хотя такие редко используют. Лонаки предпочитают нападение защите, — проговорил он и потерял интерес к Френтису.
Тот пошел на бак, к капитану Белорату, стоящему на широко расставленных ногах и нацелившему секстант на горизонт. Френтис не имел понятия ни о том, как работает прибор, ни о смысле цифр, которые Белорат царапал на клочке пергамента, но знал: капитан как-то определяет положение корабля в море.
— Море сегодня спокойнее, — произнес Френтис, чтобы начать разговор.
Море и вправду было необыкновенно спокойным. До того неделю беспрерывно штормило. Рассказы про свирепые зимние штормы в Бораэлине ничуть не преувеличивали.
Белорат, как обычно, неразборчиво хмыкнул в ответ, снова прицелился секстантом и сказал:
— Но вот облака — нет. Завтра у нас снова шторм.
Капитан прищурился, прицелился в проблеск солнца среди облаков, затем посмотрел в клочок с записями.
— Брат, я полагаю, нам осталось максимум две недели до воларского берега. Время решать.
Тридцать Четвертый постучал пальцем по двухсотмильной полосе побережья, идущего почти строго с севера на юг.
— Эскетия. Она одной из последних подчинилась воларцам. Свободные люди там не слишком-то охотно станут драться за империю. К тому же в Новой Кетии самый большой во всех западных провинциях рынок рабов. Многие из захваченных в твоей стране рабов — там, ожидают зимних аукционов.
— Там большой гарнизон?
Вместо Тридцать Четвертого ответил Лекран:
— Целая дивизия. Как сказал наш друг, эскетианцы еще в обиде на имперское завоевание, хоть оно и произошло несколько столетий назад.
Френтис присмотрелся к карте, оценил расстояние между Эскетией и Воларом. Да, в достаточной близости к столице, чтобы угрожать ей, но и не впритык. Высланные против диверсантов войска не успеют вернуться к высадке королевы.
— Капитан? — произнес Френтис.
— Я не знаком с этим берегом. Нам придется искать подходящее место для высадки. К счастью, шторм, скорее всего, скроет наше приближение от патрульных кораблей.
— Значит, Эскетия, — заключил Френтис.
Он ненавидел себя за тот ужас, который ледяной рукой сдавил сердце. Надо идти на берег — а там можно забыть про недели спокойного, без кошмаров сна на корабле. «Но это же просто ночные сны, — попытался он утешить себя. — Это не явь. Сны бессильны изменить явь».
Было время, когда она заставляла их смотреть и наслаждалась их беспомощностью. Бедняги извивались в своих путах, глядя, как истребляют их семьи. Но с непонятно какой стати это развлечение утратило для нее всякий интерес. Теперь она собрала их на вершине башни Совета. Несчастные стояли на краю, ощущали спиной острие меча и смотрели на пожары в богатой части города, на то, как рассыпаются пеплом их поместья и состояния.
Время близится к полночи, ясно видны языки пламени, но, к сожалению, из-за большой высоты не слышны крики. Несчастные старцы так старались продлить свои жизни, так бодрились, а теперь раскисли от горя, плачут, бесполезно молят о пощаде, и на ногах их держит лишь угроза немедленной смерти.
— Достопочтенные советники, — говорит женщина, — я понимаю, что сказанное мною отчасти избыточно, но знайте: Союзник весьма недоволен вашими усилиями по выполнению его великого плана.
Она подходит к седовласому болвану, чьего имени так и не смогла запомнить, хотя почти не сомневалась, что он в юности знал отца. Болван в форменной красной мантии, красный с головы до пят, хотя чуть пониже талии на мантии расползается мокрое темное пятно.
— Вы не собрали и десятой части нужных сил, — укоряет женщина дурно пахнущего старца, — а меня потчуете нескончаемой чередой смехотворных отговорок, и чем дальше, тем глупее. Союзник предназначил этой империи великое будущее, а вы погрязли в роскоши и отказываетесь замечать заокеанскую угрозу, растущую день ото дня.
Старец хочет взмолиться о пощаде, но выдавливает лишь нечленораздельное бормотание, слюну и слезы. Женщина оставляет его бредить и меряет взглядом мужчину, стоящего за спиной советника. Мужчина одет в легкие доспехи, подобно куритаю, но вооружен лишь одним мечом, тоньше и длиннее обычных воларских, в общих чертах похожим на азраэльский. В отличие от куритайских, доспехи мужчины украшены не черной, а красной эмалью. Мужчина среднего роста, но с идеально сложенным телом, продуктом многих поколений селекции и долгих лет суровых тренировок. Зажившиеся советники, эти болваны-старцы, всегда считали куритаев идеальными солдатами, которых больше нельзя улучшить, — и снова фатально ошиблись.
Мечник чувствует взгляд госпожи, уважительно кивает, на его губах ухмылка — он предвкушает убийство. Столетиями Союзник пытался вывести подобных этому мужчине: солдат-рабов, способных не только беспрекословно слушаться, но и самостоятельно думать. И столетиями его преследовали неудача за неудачей. Солдатами было либо слишком трудно управлять, либо слишком легко. Решение подсказал возлюбленный. Его тщательно изучали во время его жизни в бойцовых ямах. Он был смертоноснее всего, когда узы ослабляли и ярость добавляла драгоценную скорость ударам. Потому надсмотрщики осторожно подбирали диету из снадобий, слегка меняли распорядок занятий, отсеивали слабых духом. Полученный за несколько лет результат был впечатляющим.
— Шаг вперед, — командует женщина мечнику.
Тот ухмыляется, шагает, меч впивается в спину советника. Старец на лету еще долго вопит. Женщина не удосуживается взглянуть на останки, но машет рукой по очереди каждому мечнику. Перепуганные, бьющиеся в истерике советники падают в пропасть. Некоторые все еще продолжают умолять о пощаде, словно это поможет им преодолеть силу тяжести. Пара мгновений — и остается лишь один. Он стоит, гордо выпрямившись, и глядит на северные пригороды, где пылает его вилла. Окружающее ее озеро приятно украшает картину. Его спокойные воды в безветренную ночь — хорошее зеркало.
— Арклев, ты ничего не хочешь сказать мне? — спрашивает женщина.
Он не отвечает, даже не поворачивает голову. Такая странная стойкость перед лицом смерти, благородство, нежелание даже признать существование врага. Классическая воларская поза, достойная статуи.
Женщина подходит, кладет руки на парапет.
— Мне всегда было интересно, — задумчиво произносит она, — ты ли подал Совету идею нанять меня, чтобы убить моего отца?
Она знает, что спрашивать бессмысленно. Он не ответит. Она — недостойный враг, не стоящий даже помысла, заслуживающий не больше уважения, чем тигр, съедающий незадачливого путника.
Но, похоже, Арклев решает удивить ее и спокойно, без тени гнева говорит:
— Это была не моя идея, а приказ, переданный существом, которое вы называете Посланником.
Женщина смотрит на него, смеется и думает о том, чего удостоился Арклев за исполнительность. Или его просто поводили за нос?
— Я приказала убить твою жену и младшее отродье быстро и без мучений. Думаю, уж эту любезность я тебе точно должна.
