— Ты знаешь это место? — спросил Ваэлин у шамана.
— Охотничий лагерь Медвежьего народа, — безучастно ответил тот.
— Мы можем пойти дальше, отыскать другой остров, — ощущая неловкость и неохоту шамана, предложил Ваэлин.
— Он в двух днях пути, — сказал Мудрый Медведь и решительно шагнул вперед, а затем указал посохом на север. — Идет новая буря. Отдохнем здесь, пока она минует.
Хижины отремонтировали, как смогли, заткнули дыры лошадиными шкурами. Теперь уже все привыкли к жизни на льду, к быстро наступающей темноте и пронизывающему ветру, к внезапности бури. Сентары и гвардейцы работали вместе и понимали друг друга, несмотря на разные языки.
Всего отремонтировали пять хижин. Их хватило, чтобы спрятать отряд от ураганного ветра, уже вовсю беснующегося снаружи. Выживших лошадей загнали в одну хижину, там же оставили скудные остатки фуража. Посреди хижин развели костры, дым выходил в отверстие наверху.
— Когда-то лед сделал всех людей братьями, — изрек шаман, сидящий у костра и вырезающий новый символ на костяном посохе. — Тогда Долгая ночь была длиннее, тянулась годами, а не месяцами. Никаких племен, лишь один народ, созданный Долгой ночью. Когда она кончилась, народ разделился натрое. Люди перестали быть братьями.
Шаман умолк, сдул костяную пыль с вырезанного узора: беспорядочной россыпи точек, соединенных линиями.
— А что он значит? — склонившись вперед, спросила Кара.
Она еще оставалась пугающе худой, хотя стоянка на айсберге и позволила ей восстановить силы. Вряд ли Кара сможет защитить от новой бури. Шаман нахмурился, подыскивая слова.
— Эта история рассказывается сейчас, — глядя на юную Одаренную, проговорил он. — История про странствие и соединение. Когда минует буря, мы создадим другую историю, о новом знании и войне.
Через три дня Мудрый Медведь повел отряд на юго-восток. С каждой милей появлялось все больше островов, на некоторых даже виднелись деревья и кустарники. Но фуража для лошадей не осталось, и из всех уцелел только Шрам, понуро ковылявший за хозяином.
С темнотой шаман собрал Одаренных, чтобы учить, но из-за невежества молодежи и плохого знания языка Мудрый Медведь скоро впал в отчаяние. Наконец он схватил Дарену за руку, приложил ее ладонь к своему лбу и приказал: «Говори!»
— Что говорить? — с удивлением спросила она.
— Не ртом, — буркнул шаман и ткнул пальцем ей в висок. — Здесь говори. Одно слово.
Дарена закрыла глаза, сосредоточилась, крепче прижала ладонь ко лбу старика, но тот лишь сурово буркнул:
— Призови силу. Не всю, но малую часть.
Дарена вздохнула и попыталась снова: замерла, ее лицо стало безучастным и отстраненным, проступила знакомая Ваэлину бледность.
— Башня! — с ликованием воскликнул шаман, скрипуче хохотнул и добавил: — Теперь стоп. Не надо слишком много.
Сконфуженная, пораженная Дарена сняла ладонь с его лба.
— Я… я не понимаю. Это могут все Одаренные?
— Да, все, наделенные силой. Дар разный, сила одинаковая. Все в одном. Пошли.
Он собрал Одаренных и повел к покорно сидящим и ожидающим боевым котам, указал на самого большого, по-прежнему лохматого и не слишком здорового на вид, но уже ощутимо отъевшегося со времен битвы среди торосов.
— Говори, приказывай! — велел шаман Дарене.
Та подошла к зверям с очевидным страхом. Она помнила, какое жуткое побоище учинила Снежинка, казавшаяся безобидной и ласковой, будто котенок-переросток. Дарена остановилась в шаге от кота, осторожно протянула руку к большой голове, закрыла глаза, чтобы снова призвать Дар. Зверь заморгал, улегся на лед, перекатился на спину и задрал лапы. Дарена радостно засмеялась, опустилась на колени, чтобы погладить мохнатое кошачье брюхо.
Шаман указал посохом на остальных Одаренных, затем на котов.
— Попытайтесь все. Давайте имена, забирайте зверей. Они ваши.
Кара и Кираль тут же подошли к животным. Лоркан с Маркеном были куда осторожней. Лоркан неуверенно шагнул к коту, спросил у шамана:
— А если укусит?
— Умрешь, — ответил тот. — Не позволяй кусать.
Кираль выбрала самого маленького зверя с покалеченным левым ухом, погладила его — но вдруг встала и хмуро уставилась на восток.
— Там опасность? — спросил Ваэлин.
— Новая песнь, — поморщившись и тряхнув головой, озадаченно проговорила лоначка. — Очень древняя и странная.
Подошел шаман, что-то сказал на своем языке, без страха и злости, но настороженно, затем добавил на языке Королевства:
— Волчьи люди.
На рассвете шаман привел отряд на самый большой остров, заваленный камнями, но кое-где среди них пробивалась и зелень. На восточном краю обнаружилась небольшая рощица со множеством кустов и несколькими деревьями. Ваэлин отпустил Шрама пастись, если сможет отыскать что-то съедобное, и боевой конь удовлетворенно фыркнул, принимаясь за трапезу, — он не ел уже несколько дней.
— Надо было назвать тебя Сильным, — счищая намерзший лед с конской шкуры, сказал Ваэлин. — Прости, приятель. Намучился ты.
Шрам фыркнул еще раз и продолжил жевать.
Шаман ждал на берегу, у кромки льда. Рядом сидел Железный Коготь и грыз лошадиную бедренную кость.
— Мы идем, остальные пусть тут, — сказал шаман. — С Волчьими людьми нет ненависти, как с Кошачьими людьми, но Волчий народ не любит много чужих на своем льду.
— Где мы найдем их?
— Они сами найдут нас, — тихо рассмеявшись, ответил шаман, встал и пошел.
Железный Коготь взял кость в зубы и поплелся следом.
Они шли, пока не смерклось. В небе заплясал зеленый огонь.
Шаман присел на кучу плоских ледяных обломков, задрал голову и запел песню предкам.
— Что ты сказал им? — спросил Ваэлин, когда шаман умолк.
— Что Медвежьи люди еще живы. Я тоже жив, но ждать осталось недолго.
— Тебе не терпится присоединиться к ним? Снова быть с женой?
— Она и теперь со мной и смотрит на меня, — сказал Мудрый Медведь и искоса глянул на Ваэлина. — Ты думаешь, это… придумывание, или как там? У вас же есть какое-то слово для неправдивого рассказа…
— Ложь.
— Да, ложь. Такого слова нет в языке Медвежьего народа.
— Ложь остается ложью, даже если для нее нет слова. Но я не считаю твой рассказ ложью. И мой, и твой народы создают мифы для того, чтобы объяснить странный и бессмысленный мир вокруг. А миф со временем становится по-своему правдивым.
— Что такое миф?
— Это старая история, которая пересказывалась много раз и всякий раз изменялась. Такая старая, что уже никто и не может сказать, правдивая она или нет.
