– Ты свободный? – спросила она, прежде чем придвинуться ближе.
Князь кивнул, мало обращая внимания, что там говорила Осинка. Жадно прильнул к груди. Осинка легонько стукнула князя в плечо и повторила вопрос.
– Ты свободный? – Святослав как зверь, у которого пытаются отнять добычу, взревел и припал к губам северянки, не слушая, о чем его спрашивала Осинка. Наконец, он получал то, о чем грезил вот уже несколько дней, подминая под себя женщину. Софья была непохожа на Осинку, хоть и казалась гордой, на деле чувствовалось это наносным, выученным и невзаправдашним.
Дух непокорности северянки витал всюду, в прикосновениях, когда Осинка выскользала из рук, заставляя князя целовать укромное место. В том, как выгибалась дугой, как могла укусить и тут же искупить боль острым наслаждением. Северянка отвечала на заигрывания с той же страстью, что и князь. Он брал её губами, пальцами, руками, и её губы и руки и пальцы были повсюду у Святослава.
У Загорского голова закружилась, когда наконец он овладел девушкой. А Осинка, цепляясь за золотые вихры князя, ценила и опыт его, и силу. И было в этом единение равных – и радости, и заботы, и любви, и нежности, и запретов не было, и предвзятости.
Пьяные от страсти они наконец покинули баню. Князь на руках отнёс северянку к себе в светлицу. Всю ночь Святослав не мог насытиться Осинкой, жадно припав к ней, как страждущий к роднику. Он выпивал её до дна, оставляя и себя опустошённым. С северянкой было легко. Она чувствовала его в постели, предугадывая, а иногда Святославу казалось, что он уже не понимает, его ли это желание или её. Все смешалось, закружилось и встретило ранний рассвет утренним пересвистом птичек, что устроили песни под окном, словно весна вернулась в его край.
Глава пятнадцатая
– А как вы женитесь? – Князя забавляли странные обычаи, которыми делилась Осинка, пока они собирались в поход.
Святослав надевал простые одежды, по уставу должные для служивого.
– Мы находим свободного мужчину и живём с ним, покуда есть чувства. – Осинка подпоясалась.
Князь поймал северянку, пока она натягивала рубаху и запуталась головой в одеждах, расцеловал сначала одну грудь, а потом другую и целовал губы, когда Осинка все же смогла шутливо отбиться от ласки, что мешала снарядиться.
Они бы ещё долго целовались, если не осторожный стук в дверь. Князь пока раздумывал, открывать или снова взять эту женщину прямо на полу, продолжал расспрос:
– А дети как же, а наследство?
Осинка залилась переливистым смехом, и Святослав улыбнулся против воли, так нравилось ему все в этой северянке, и даже то, что он не понимал в ней.
– У нас все просто, Святослав, о детях заботится вся деревня. Снаряжают хорошим оружием, передают знания. Учим охоте да выслеживанию добычи, хорошей драке. Выделке мехов да кожи. А потом, ежели хочет северянин стать богаче всех в деревне или сильнее, или доказать какую ещё способность, то красуется не папенькими успехами да деньгами, а силой своей да умениями: сколько добудет пушнины, сколько мяса заготовит, как жарко будет любиться, да детей сытно кормить, а при необходимости и сколько врагов на кол посадит.
Подивился князь, где-то завидуя незамысловатости уклада северян, что не переживали те за простой люд крестьянский, о том наступит, ли во вверенных сёлах да городах голод. Не пойдёт ли войной сосед. О жалованье служивых да о планах светлого князя, что отягчали порой думы сильнее собственных.
Настойчивый стук не прекращался. Святослав отворил дверь. Из-под его руки вынырнула и встала посередь светлицы рыжая красавица, с длинной косой, в соболиных мехах. Девица гневно сверкнула очами, окидывая презрением Осинку.
– Не люба я тебе, князь, боле? – задала вопрос Софья подбоченившись.
Святослав не успел ничего ответить, чувствуя себя последним дурнем в собственном краю. Лицо северянки перекосило.
– Так ты несвободен, князь? – Осинка поторопилась уйти, чеканя шаг да гремя оружием. – Хорошо же своё слово держишь, – прошипела она так тихо, только чтобы Святослав и услышал.
Хотя, чему ей удивляться, ежели его воевода так поступает – нападает со спины, то что ожидать от его головы.
– Осинка!.. – Но спина мелькнула в зеве двери и растворилась.
Софья посторонилась, пока северянка уходила, а князь и не остановил даже, понимая: бесполезно оправдываться. Загорский, чем сильнее отдалялся от него звук шагов да звон оружия северянки, тем более наливался гневом, посматривая на Софью, у которой лицо сменилось с горделивого на заискивающее, стоило Осинке покинуть светлицу.
– Ты как посмела явиться? – Руки князь сложил на груди. – Я тебя звал? Как смела ты прийти да вести себя, будто ты княгиня, жена моя?
Софья не ожидала такого поворота, когда летела утром к князю в светлицу по науськиванию служек, что прознали, кто ночь кувыркался со Святославом. Бежала она справедливость восстановить да мужчину своего вернуть. А вона как оно вышло. А как же их чувства?
– Разве не мила я тебе, князюшка? – растерянно спросила она.
– Ты скажи ещё, что люб я тебе был! – поддел Святослав. – Тятька тебя в постель ко мне толкал до моего приезда, когда ты и видеть меня не видывала, тогда твоя любовь уже проснулась? Или опосля, после нашего разговора, когда над воеводской головой меч навис? Или не его зарок выполняла, когда стонала подо мной?
Софья, широко открыв рот да глаза, смотрела на князя, а тот продолжал выговаривать, и, главное, лучше бы уж стукнул он её, чем вот так, даже голоса не поднял, а правдой горькой душу резал пуще ножа вострого.
– Ещё раз тебя увижу подле себя без моего на то позволения, – пригрозил князь, – пожалеешь.
Соня разрыдалась, а князь схватив меч обоюдоострый, вылетел во двор, грозно выкрикивая указания по сбору. И слуги бежали от разъярённого Святослава, с ног сбиваясь, выполняли приказы спешно и верно гадали, что так разозлило доселе спокойного Загорского.
Выехали, не дожидаясь горячего завтрака, потому как аппетита не было ни у кого. Памятуя о волках, решили передвигаться днём, выезжая засветло.
Князь сидел подбоченившись, в простых одёжах, не выделяясь ничем от остальных путников, даже оружие сменил. На груди у него лежала грамота, вверенная воеводой. Осинка горделиво гарцевала на новом коне, даже голову не поворачивая на князя. С ними ехал и кузнец. Ладимир ловил губами снежинки да радовался, что остался жив, все наказы Трофима держал про себя в голове, заранее наученный, что пищу до того, как князь есть начнёт, надобно пробовать да проверять. Никита Головомой тяжело поглядывая на Осинку, чувствуя себя поганым должником, мечтая освободить томления чресл между ног горделивой и непокорной женщины, замыкал строй.
Так вышла группа следопытов, что шли с наказом от воеводы, с повеления князя Загорского за душегубом неизвестным, и все сельские головы должны были знать, что Иван Колымский, одноглазый начальник воеводской стражи, имеет силу законную, судебную и карательную в одном лице, и чтобы препятствий тому не чинили и оберегали, как если бы приехал сам воевода дела княжеские вершить.
