Святослав ему даже не улыбнулся.
– Что с почтой?
– От светлого князя…
– С Пересеченска есть что? – оборвал его на полуслове Святослав.
– Воевода написал, что рубят лес, по всему к весне успеем все подготовить да строительство крепости начнём…
– Что-нибудь ещё?
– Остальное мелочи. Готовить пир к победе?
Святослав повернулся к Кочубею и жёстко заметил, стирая радостный блеск в глазах:
– Какой пир, коли враг ещё дышит да землю топчет?
– Так ведь светлый князь повелел войн не вести да солдат не портить. – Кочубей тревожно посмотрел на Святослава: что-то поменялось в его князе.
– А кто сказал, что будет война? – угрожающе шагнул на воеводу Загорский. – Через час выступаем! Всем быть готовым!
– Через час, – согласился понятливый Кочубей и бегом, словно за ним вся преисподняя гналась, поторопился отдавать распоряжения к срочному походу.
Глава двадцать первая
Никита вслух зачитывал имена, так как Осинка грамоте не обучена. Они вышли из Пересеченска засветло. Двигались в сторону севера по зимнику, по которому на них ранее напала стая волков. Солнышко перескакивало с сугроба на сугроб, весело отсвечивая в глаз.
– Колыван, Поплавский, Дрыга-старший. – Осинка старательно запоминала имена тех, кого передаст Ярёме.
Эти гады не просто торговали различными товарами, но наверняка помогали татарам отлавливать северянок, таких же, как она. Потому что согласившийся за барыши продать родину ничем не погнушается. На одном имени она встала, как вкопанная.
– Это должен быть он! – повернулась она к Никите.
Головомой не понял, почему из всех имён именно этого мужика выделила Осинка.
– Сам рассуди! Все сходится! Этот торгаш гуляет, где ему вздумается! Ему все верят, так как для всех он добряк, он незаметно покупает яд у туземцев и использует в темных делах! Вот ещё почему, когда он нарвался на наших дозорных северян, его не задержали, ведь и с нами он тоже вёл торговлю! Все ножички продавал да топорики… Хитрец! И незаметен он, и в то же время, как на ладони! – Она стукнула коня в бока и как чумная рванула вперёд.
Никита поторопился следом.
В знакомом кабаке сегодня гудело. Аксинья разливала медовуху. В этот раз синяк разливался у неё на другом глазе, а на скуле заживали следы старых побоев. Но, казалось, баба радовалась, она в раскорячку расхаживала между столов, совершенно игнорируя недовольное шипение Гусака. Женщина улыбалась посетителям, а когда увидела Осинку, так не выдержала, обняла да расцеловала.
– Куда в этот раз направляешься? – поинтересовалась Аксинья у северянки, выставляя ей да Никите кашу, в которой помимо масла плавали вкусно пахнувшие куски сала с прослойками мяса.
Осинка чуть громче, чем следовало, ответила:
– Да поймали мы наконец вурдалака, теперича домой пойдём!
Зеваки, что, раскрывши рот, прислушивались, о чем говорит Осинка, радостно проголосили. Обрадовался и хозяин кабака, налив пару бесплатных чашек за здравие Осинки да бравых мужчин, что охраняют люд простой от кровопивцев.
Хорвач сразу же затянул сказ о князе, северянке и вурдалаке. Народ посмеивался да радовался.
– Я сказать тебе хотел… – Никита отвлёк Осинку от разговора с мужичьем соседнего стола. – Воевода мне приказал тебя убить.
– А ты что?
– А что я? Да я за тебя… да я… – Эмоции переполняли мужика. – Давай убежим далеко на север! Я приму твою веру, буду тебе хорошим мужем!
Осинка скривилась: мужик тем уважаем, что слово его должно быть крепче металла, хотя она уже совершенно ничего не понимала в правилах этого народа. Они любили одних, а спали с другими. Они дружили и тут же старались убить. Северянке казалось, что она сходит с ума.
–А слово данное не сдержишь?
– Сдержу!
– А слово, данное воеводе, нет? – Северянка хмыкнула.
– Грех этот замаливать буду. – Никита опустил голову и испужался, когда услышал, что заливается ненормальным смехом Осинка на его слова.
– А чьим богам грех свой будешь замаливать? Своим али моим? – Осинка больно ногтями вцепилась в Никиту и выдохнула. – Потому что ни мои боги, ни твои не простят такой поступок, если взялся меня убивать, значит, убивай!
Никита схватился за голову, вырывая черные вихры. Не судьба ему быть с этой бабой! Да ни у кого не судьба делить жизнь с такой! Вот, ему улыбнулась удача пройти по краю её судьбы да разделить несколько раз ложе и что? Все! Уплыла, как вода сквозь руки. И тут его осенило.
Мужик поднялся следом за северянкой, что направилась к выходу, на ходу тихонько вынимая нож. Это решение он принял за них обоих.
Осинка, как и тогда, на белом поле, ждала. Теперь она знала, что первым будет осторожный укол с ядом на конце. Присела, словно справляет нужду малую. Тишина. Хорошо. Звёздочки в небе подмигивают. Отвлекают от главного, словно и нет на такой прекрасной земле зла. Ан нет, притаилось оно, сидит, размышляя, напасть али отпустить. Волосы на затылке у Осинки поднялись. Такое обычно происходит, когда к тебе в лесу волк подкрадывается, и вот, гляди ты, тело не обмануть, потому как не человек это вовсе, а зверь в коже человечьей.
Осинка легко ушла от первого колющего удара. Ушла и от второго.
– Давай! – подначивала она губителя на опрометчивый шаг.
Краем глаза северянка заметила неожиданное движение за спиной, и ей снова пришлось отскочить, неловко поскальзываясь на тропинке. Оказалось, со спины напал Никита. Головомой на отмах резанул, но благодаря животной грации Осинка отразила выпад. Оттеснив женщину, мужик напролом бросился к душегубу, не разя да коля того, а широко расставив руки, будто встречает он друга милого.
Глухой хрип, и Осинка мчится, чтобы успеть достать погубивца, что сейчас как сумасшедший втыкал в Никиту нож, а следом вспарывал звериным когтём, прикреплённым на палку, его горло. Осинка обняла Головомоя со спины, и через него, с правого бока вверх вогнала острие меча в убийцу. Вурдалак упал, плача и кряхтя. А северянка оседала с Никитой, жизнь которого стремительно утекала с кровью, бурыми толчками заливая окрестность.
– Видишь, – еле слышно прошептал он, так что Осинке пришлось наклониться к нему и прислушиваться, – я обманул и твоих, и моих богов, а значит, ты была не права… Осинка…
Более этот сильный мужик ничего не сказал, только легонько выдохнул душу на волю.
Осинка прикрыла веки Головомоя, зная, покойники открытыми глазами кличут за собой. Поцеловала его, роняя слезу на лицо безответно влюблённого дурака, взвыла в небо, прощаясь с другом, любовником и врагом.
На их потасовку с кабака уже сбежался люд. Они обступили полукругом место битвы и молча смотрели, как завёрнутый в одёжу на чужеземский манер по белому снегу полз раненый душегуб. Селяне не посмели подойти к нему, чувствовали, это добыча – вот той северянки, чьи глаза полыхают гневом самого сатаны, и никто не смеет встать между ней и её добычей.
