Святослав нахмурился.
– Прощай, князь Загорский! – Северный голова поклонился, следом за ним поднялся и Бурый, что к за все время ни к еде, ни к напиткам не прикоснулся.
– Прощай, Ярема, – тяжело ответил Святослав, понимая, что прощается не только с головой, но и со всем северным племенем.
Глава тридцать вторая
Сталь ударила о сталь, высекая искру. Мужик в тонко выделанной коже, гибкий, как тетива лука, оскалился и напал. Осинка отвела удар, снова, но от усталости упала прямо в грязь. Против неё стоял лучший охранник хана Бакрыта Тут. Тут возвращал её второй раз в лагерь после того, как северянка сбегала. Однажды Осинка даже дошла до речки, но не успела перейти вброд. Тут выслеживал северянку быстро, остервенело, как бы та ни запутывала следы. Ханский муж не бил её, не пытался насиловать, но она видела, как его, считавшего себя лучшим воином, раздражает обязанность ехать за бабой и возвращать Осинку в стан.
И её вернули. Лагерь был непривычно оживлён, вроде так случалось, когда северянка бежала, но этот раз сильно отличался от остальных. Народа прибыло в пять раз. Воины, профессиональная регулярная армия. По одежде поняла: прибыл другой улус. Больше, сильнее, прибыли те, кого так опасался сам Святослав да каждый русич. Сердце ёкнуло.
Перед шатром хана прямо на земле был разложен золотом расшитый ковёр. На нем сидели и лежали знатные вельможи, сам Бакрыт располагался возле середины, а самом центре мужчина, что великолепием одежды и поведением, отличался от них всех. Вот перед ними и сбросили Осинку. Грязную, со всклокоченными волосами.
Девушка подскочила на ноги и, зло озираясь то на многочисленных важных гостей хана, то на Тута, выпрямила спину. С необычным мужчиной сразу скрестила взоры-мечи, но против обычного тот на ней особенного взгляда не задержал, наоборот, лишь мазнул безразлично, отвечая на непонятном языке какому-то вельможе. Осинку задело.
Мужчины не торопились, не спеша переговариваясь, потом неприятно заржали, точно ее обсуждают. Тут один из свиты заговорил с Осинкой на ее родном языке.
– Перед тобой непобедимый великий хан всех улусов татарских, потомок Чингиса и генерал великого войска Тимур-Бикбей. Великий спрашивает, ты второй раз успешно сбегаешь? Это правда?
Северянка недобро посмотрела на Тута: по его вине она подвергается такому унижению. Выставили как диковинку перед ордой да развлекаются.
– В третий убегу! Великий хан последний раз видит Осинку… – пообещала дерзко северянка и незамедлительно получила в плечо от охранника хана, да так, что свалилась.
Мужики снова обидно заржали. В этот раз она приняла решение под воздействием откуда-то взявшейся ярости. Быстро поднялась и, выхватив меч у нерасторопного охранника рядом, кинулась на Тута.
Мужчина отскочил и легко уклонился от атаки, сказывалась замедленность у северянки, что толком не ела и не спала несколько дней кряду. Осинка напала снова. Казалось, Тут легко уходит от её ударов. Но через какое-то время и он стал тяжело дышать. Удар, ещё удар и вот северянка снова лежит в грязи. Тут поднял меч над её головой, вопросительно изогнул бровь. И Осинка отбросила меч, признавая: её победили честно.
Красивый мужчина, великий хан смотрел на драку с пренебрежением. Зато его вельможи затаились, когда Тут приподнял оружие, занося последний удар, что должен был разрубить Осинку напополам. Взмах и выкрик произошли одновременно. Тут остановился в нескольких пядях от лица северянки. Замер. Лишь яростный огонёк, светившийся в глазах, давал понять: удерживается от убийства Тут с трудом.
Осинка шумно сглотнула. Затем медленно развернулась, посмотрела на спасителя. Кареглазый, с чёрной бородой, смуглый, как сам черт, мужчина сверкнул белоснежным оскалом, говоря что-то Бакрыту. После великий хан поднялся и прошёл мимо, словно не было инцидента. Только сальный взгляд хана ей не понравился.
– Что он сказал? – спросила северянка, кое-как поднимаясь с колен.
– Что ты родишь ему сильного сына! – заржал Бакрыт и в эту секунду на голову Осинки опустили мешок.
Глава тридцать третья
Воевода удовлетворённо почесал бороду и за долгое время улыбнулся, вспоминая о новости, что Дрыга-старший принёс. Теперь на одного врага стало меньше. Жаль, так не получилось со Святославом, но за то нечего переживать, такие столпы рушатся тяжелее. Не за один раз. Ежели что он и понимает в людской натуре, то не даст покоя Загорскому проигрыш бабы хану. Ох не даст. И рано или поздно заряженная стрела вздрогнет да выстрелит в правильном направлении, ломая непокорному князю судьбинушку.
Далёкие мысли грели больного старика в дурную погоду. А она расшалилась тем временем не на шутку. Шторма да ливни, обычное явление скорее для осени, нежели для ранней весны, обрушились на Пересеченск. Казалось, солнышко должно выглядывать чаще, и становиться теплее с каждым днём, ан нет таки. С тех пор, как начали это проклятущее строительство, так все с природой не сладят. И северяне некстати утопали, закончили заготовку, побросали бревна и пропали за день. А разбираться с недоработками пришлось воеводе, так ведь злило то, что ему толком и не перепало от этого дельца. Работал, считай, даром.
Но своя голова дороже, поэтому приступили к строительству крепости по сроку, как велел Загорский. Вкапывали стены, крепили бревна, строили смотровые вышки. Пересеченск пополнился ещё народом, что стекался с соседних сел да деревень на строительство, а кто просто приходил поглазеть. Все же верные купцы не забывали про Чермного, правда, не без напоминаний да проверок, поэтому воевода кое-как, но поправил свои дела.
И все же неспокойно было на сердце у Твердислава. Теперь он боялся спать один, вернее, теперь он и не спал вовсе. А ежели днём и забывался нечаянным сном, то обязательно в окружении дворовых.
– Степан! – позвал прислужника Чермный. – Натри ноги да спать уложи!
Парень зашёл в опочивальню, поклонился хозяину. Степашка ненавидел воеводу всей душой, потому что боялся. Заприметил, что Чермный, забываясь днём чувствительным старческим сном, наминал себя между ног и с придыханием звал во сне покойного Ивашку. Иногда нет-нет да хватал воевода Степана за зад, а потом отдёргивал руку, словно не было ничего. Теперича парень прекрасно понимал, почему бедняга на себя руки наложил. Понял, но не принял. Решил во чтобы то ни стало не позволить насилию свершиться над собой, стал давать послабляющих разум и тело трав Чермному, что взял у бабки, которая связи родственные имела у северян.
– Останься, – прохрипел Твердислав, когда слуга снимал со старика одёжи. – Поговори со мной. Расскажи, что в народе творится. – Наблюдая за тенями по комнате, воевода заранее покрылся липкой испариной.
– Выпейте отвара, – мелко трясся Степан, понимал, что не имеет права ослушаться приказа хозяйского, но оставаться с ним наедине не желал вовсе.
– Убери эту гадость. – Воевода закочевряжился: не помогала ему эта горькая отрава, казалось, от нее только хуже становилось. – Неси медовуху, да побольше! Не буду боле это пойло пить!
