– Черт подери! – стукнул по столу Трофим. – Да я его! Своими руками, надо же, теперь, когда… Когда… Черт!
Святослав сделал знак рукой, чтобы слуга Ладимира вышел, только наперёд сказал, чтобы остатки войска с ним в поход пошли. Остальных раненых разместили по комнатам, а тех, кому уже ничем нельзя помочь, решено было отвезти домой. Так то с тем наказом отправили крестьян.
– Чего делать будем, Святослав? – Трофим почесал в седой бороде.
– Со мной тебе придётся ехать, воевода, думал, сам справлюсь, ан нет, нужна мне ещё одна голова. Есть у тебя кто на примете, кто может остаться за главного да присмотреть за делами, пока тебя не будет?
Трофим задумался.
– Есть, батюшка, есть…
С Пересеченска отправлялись с тяжёлым сердцем: Святослав переживал за Ладимира, за то, что едет без львиной доли того, что хотели принести в дар великому хану. Переживал, что Бикбею не понравится самоуправство с князем Чубанским, вернее, что заместо того самого князя предстанет совершенно новый, не одобренный монголами князь. Воевода же переживал, что оставлял Алену на попечение Ивана. Как он только себя не убеждал, но перед глазами стоял их поцелуй. Ну и что, что солдат тогда был без памятства? Виноватым Трофим все равно назначил служивого. Много на него навалил задач да работы, чтобы парень с ног валился, вернее, хотел воевода сделать его виноватым настолько, чтобы лишить должности и погнать поганой метлой с Пересеченка, но рыжий все делывал так, что стал быстро незаменимым. Может, Трофим и сам себе не признал, но только ему мог доверить и Алену, и крепость Пересеченскую.
Накануне отъезда ночью любил Трофим Алену, как ежели в его жизни последняя ночь. И попытки жены остановить или прекратить мужик не замечал, даже её слезы лишь разозлили, но это и правда могла быть его последняя ночь с ней.
– Жди меня, жена. – Трофим смотрел на неё прямо, Алена кивнула и поморщилась, когда воевода прижал её к кольчуге.
Затем развернулся к, казалось, совсем ещё мальчишке:
– Дозоры дополнительные выстави, запрети народу по ночам шастать! Закрывайте ворота и ждите: коли не мы вернёмся да по вашу душу придёт Орда… будьте готовы!
При этих словах Иван, казалось, побледнел, но, сжавши зубы, кивнул:
– Все сделаю, как надо, воевода! Не посрамлю вас!
– Добро!
– В путь! – скомандовал князь, и двинулись, без одного обоза, без дани князя Чубанского.
– А ты, я смотрю, привязался к жене своей? – Святослав глянул на слугу своего, что хмурился, только шаг делали дальше от крепости.
Трофим не ответил, лишь нехотя обернулся и, хоть они были на довольно большом расстоянии, как пред ним представлял тонкую фигуру жены, что склоняется и целует раненого солдата, которого оставил главным в крепости. Тряхнул головой. Хватит травить себя! Сейчас главное – выбраться из дурного переплёта.
Алена старалась не смотреть на молодого солдата, по нужде которого стал наказ находиться в доме воеводском. Конечно, нет-нет да и представляла, что Иван и есть воевода и муж ейный, но это лишь изредка, в тайных мыслях, а потом, срамившись думам таким, крестилась да запиралась в женской половине терема.
Как только Трофим и князь выехали, заметно похолодало в самом Пересеченске, притихло все, словно ожидало не только зимы, но и неизбежного набега Орды, а от того притаилось, боясь накликать беду лишним звуком.
Алена боялась за жизнь Трофима, ходила в церковь каждый день, чем заслужила уважение батюшки и его всяческое наставление, о коем не просила, так как считала себя глубокой грешницей. И казалось, что преступно ей находиться в священном месте, но наступало утро, а она упрямо шествовала и молилась, молилась за того, кого, возможно, и видеть в своей жизни боле не хотела…
– Алёна, я спросить хотел. – Девушка перевязывала хорошо заживавшие раны Ивана, и он, пока была такая возможность, решил утолить чрезмерное любопытство. – Ты любишь Трофима?
Рука лекарки дрогнула и замерла, во время, отведённое на процедуру, они старательно избегали смотреть друг на друга. Обычно Алена пыталась завершить все быстро и воротиться в покои замаливать шальные мысли, что нет-нет да и проскакивали в голове, стоило прикоснуться к молодому да сильному телу Ивана.
– Просто он… – Слово «старый» застряло в горле, Иван не хотел обижать девушку, но чтобы такая красавица и не могла найти себе помоложе да посильнее? Подумаешь, недуг у неё, немая, так это с бабами оно, может, самое то! Даже, можно сказать, положительно. Некоторые так треплются, что порой волосы дыбом вставали.
Алена усмехнулась, ничего он-таки не понимал, поэтому скорее из-за вредности показала: «Да, люблю».
– Прости, ежели обидел, – тут же потупил взор служивый да стал натягивать на себя рубаху. Девушка попыталась ему помочь, но Иван резко дёрнулся, цепляясь за лавку, покачнулся и невольно телом подался к лекарке. Алена покачнулась следом и наверняка упала бы, ежели Иван не помешал, прижал к себе крепко, замер, забывая дышать.
Лекарка опустила глаза.
– Ты очень красивая, – хрипло произнёс Иван, разглядывая Аленины губы. – Красивее тебя я в жизни своей не встречал.
Солдат видел, как лекарка покраснела, как замешкалась, оставаясь в кольце его рук, тогда его и проняло: девушка к нему небезразлична. Иван склонился, он уже ощущал её дыхание и шелковистость губ алых.
Алена двинулась в руках, разрушая миг, отступила назад, спугнутая кем-то, кто протопал за дверью и требовательно звал солдата.
– Иван, ты где? Мы тебя заждались! – Начальник городской охраны был недоволен, что ему теперь надо отчитываться перед молодым да по сути бестолковым начальником. В городе много кому не нравился Иван, слишком многое подмечал воеводский выкормлец, совал нос в дела ненужные.
– Иду я, Филлипыч! – и уже обращаясь к Алене, которую супротив воли не выпустил: – Спасибо, Алена…
А потом вышел прочь, хотя именно тогда желал дерзнуть да поцеловать её в чуть приоткрытые алые губки, но не решился, полночи потом вспоминая да прокручивая многократно в голове.
Глава сорок четвертая
Осинка заезжала в лагерь хана Уруга с высоко поднятой головой, как и приказывал великий хан. Рядом с Осинкой, словно сожрав кол, сидел Тут, тот самый что служил Бакрыту охранником, да только не совладал со своими обязанностями, а как того сгубили северяне, так весь их оставшийся улус примкнул к великому. Да только такие ошибки не прощают, поэтому в наказание Тута направили с той, кого он на дух не переносил.
Уруг-хан, злобно скалясь, стоял с воинами подле своего шатра. Злость давила воина, как посмел великий хан так поступить с ним? Послать постельную девку с передачей новостей?
– Сообщи Каракоруму о поведении великого. – Уруг, умудрённый опытом, потихоньку начал осознавать, почему явилась северянка. Не хотел в это верить, но с каждым шагом коня наложницы понимал: великий что-то задумал. Значит, все же малец решился раздробить Орду. Дурак. – Одного понять не могу, почему сам хан не явился казнить меня? – пробормотал Уруг скорее себе, нежели старшему сыну Харугу.
