– Молодец, девочка, я знала, что ты справишься в очень короткие сроки. Не волнуйся, твой любимый изнывает от желания увидеть тебя. Приезжай на Станцию Периметра, и сама убедишься в этом. Конец связи.
– Значит, так ты со мной поступила…, – с грустной улыбкой выдохнула Мария и только пожала плечами: – Знаешь, а я желаю тебе счастья, но, мне кажется, невозможно сполна наслаждаться жизнью, зная, что ты кого-то предал.
– Заходи в автобус. Рэйксейн под сильным наркотиком, но в таксфлае находятся ее люди, и если попытаешься сбежать…
– Не сбегу. Мне надоело сбегать. Скрываться. Убегать от каждого неверного шороха. Эмили, я прошу тебя, ответь на мой последний вопрос, только честно: та история про странного человека-маньяка в долине – тоже ложь, ловушка?
– Нет, не ложь. Я узнала об этом, и хотела тебе помочь, но в последнюю минуту понимание собственной любви не позволило так поступить. Прощай, – похолодевшая рука девушки замерла в воздухе: – Они убьют тебя, эта наша последняя встреча.
– Убьют? Но я же больше не меджампир, – совершенно спокойно рассуждала Кристин, будто речь шла не о ее смерти, а о чем-то невинном, легком, беспечном.
– В тебе все же осталась сверхъестественная сущность, и яд биоробота просто не подействует, а лишний свидетель не нужен. Спасибо…спасибо за все, за каждый миг настоящей дружбы, – словно прибывая в своем собственном отгороженном мире, Кристин ничего не ответила и молча вошла в салон. Скрипнул пол, в нос ударил едкий запах пыли и старой кожи, перемешанный с ароматом сильных наркотических трав, и Мария внезапно поняла, что этот старый автобус – машина ее смерти, и здесь все, от крошечной тени на стене, и до безразличных, будто железных лиц, имеет вкус приближающейся кончины. Девушка опустилась в потертое темно-багровое кресло и неожиданно улыбнулась: она словно едет на свою казнь, как и в далекой, призрачной Англии…
«Я – Кристин-Мария… И это конец, конец моей глупой, никчемной жизни… Несколько лет назад, (а в этом мире, о, Боже, прошли тысячелетия), матушка Джинет вложила в мою ладонь смертельный яд со словами: «Когда ты поймешь, что выхода нет, пей, пей его до дна, и на последних секундах молись, чтобы Христос простил твои грехи». Я ее не послушалась, и превратилась в самую ужасную, грязную грешницу, на моих руках – сотни оттенков крови, душа связана тяжелейшим камнем печали, но самое страшное – я не знаю, кем являюсь: ни средневековая женщина, и ни современная, и ни человек, и ни вампир. Я – вечная путница, искавшая свой крохотный уголок в этом огромном мире, и сегодня мои поиски заканчиваются. Я клялась себе, что никогда не совершу самоубийство, но не знала, что жизнь порой не дает другого варианта», – англичанка извлекла из кармана хрупкий флакон, наполненный настоящей беспощадной лавой, и поднесла бутылочку к губам, зная, что это вещество способно убить за одну секунду даже великих бессмертных, а она простое, жалкое существо.
Неожиданно раздался оглушающий треск, и все смешалось в один непонятный сдавливающий гул, а каждый дюйм тела пронзила сумасшедшая боль. Будто из бесплотного тумана Кристин услышала чьи-то крики: «Авария! Помогите! Таксфлай под номер шестнадцать попал в автокатастрофу!» И тишина.
Спустя две недели…
Кристин несколько минут неподвижно сидела, уставившись в тарелку с противным жидким рисом, и просто блуждала в своих мыслях.
– Ты даже не притронулась к ужину. Тебе необходимо поесть, уже несколько дней и крошки в рот не берешь, – раздался над ухом мужской шепот, но девушка только гневно отодвинула посудину.
– Я не хочу, нет аппетита. Тебе не надоело изображать из себя милого, заботливого парня? – отгрызнулась Мария. Эйнджел, усевшись напротив, задумчиво склонил голову набок, с нежностью рассматривая молодую женщину: даже сейчас, с перебинтованной рукой, с лицом, на котором еще виднелись раны и ссадины, она была прекрасней любого цветка. Шон вздрогнул, вновь вспоминая перевернутый автобус, клубы дыма, крики о помощи, стоны, и людей, находившихся под действием наркотика и позволявших разрастающемуся пламени поглотить их тела. Кристин, потерявшая сознание от сильной травмы, просто лежала на полу, еще минута – и страшный огонь накрыл бы несчастную девушку своим смертельным покрывалом. От Рэйксейн и ее людей остался один обгоревший прах, и только Мария отделалась несильным сотрясением мозга и переломом запястья.
– А я ничего и не изображаю, – слабо улыбнулся молодой человек и положил на стол свою руку ладонью вверх, словно ожидая, что Кристин вложит в нее свои пальцы, но англичанка только брезгливо передернула плечами и откинулась на спинку стула.
– Ты что-то узнал о той загадочной долине в горах? Прошло немало времени, а мы еще даже не начинали поиски.
– Да, появилась новая информация, она не столь достоверная, но все же…, – медленно протянул Эйнджел и виновато опустил глаза, не решаясь закончить фразу.
– Договаривай. После всех этих событий любая беда кажется мне детскими шалостями.
– Понимаешь… Я слышал, что будто вчера маньяк возвращался в деревню, но не ради новых убийств, а ради…одной женщины. Они переспали, говорят, целую ночь смеялись, словно в мире нет никого, кроме их самих, потом блуждали по пустынным улочкам, мужчина клялся, что подарит девушке бессмертие, и они проживут вечную прекрасную жизнь, всегда держась за руки. Есть два варианта: или этот загадочный кровопийца не Маркеллин, и его связь с селянкой нас вообще не касается, или…
– Как бы там ни было, – голос Кристин дрогнул, словно порванная струна: – Второй вариант гораздо лучше. Мысли об измене уже не причиняют такую сумасшедшую, всепоглощающую боль, и знаешь, почему? Мое сердце разлетелось на миллионы осколков, а на его месте образовалась бесплодная, пустынная, ледяная дыра. Я не пытаюсь скрыть эту внутреннюю бездну глупыми надеждами, мечтами, желаниями, поскольку понимаю, что все это окажется очередной ложью самой себе, и эти осколки превратятся в ледяной кинжал и вонзятся глубоко в душу. Я хочу научиться жить реальностью, пусть она и убивает каждый день. По крайней мере, если не хочешь падать, не взлетай.
– Мария, ты пережила столько бед, что от одних мыслей о таких несчастьях у меня холод проносится по коже. Ты потеряла всех, кого любила, тебе врали, использовали, сжигали живьем, уничтожали, а потом с адской улыбкой воскрешали, причиняя еще большую боль. Но ты выстояла, выстояла, когда Гертрудис изуродовала тебя, лишила памяти, когда все вокруг отвернулись, а близкие люди оказались настоящими врагами и предателями, выстояла, чтобы однажды стать по-настоящему счастливой. И что теперь? Неужели нелепая автокатастрофа сумела тебя сломить?
– Дело не в автокатастрофе. Просто…за несколько мгновений до аварии я хотела покончить с собой, уже подносила флакон с лавой к губам, но не судилось. И сейчас мне противно от собственной слабости, мерзко даже понимать, что я оставила Маркеллина умирать, а сама собиралась уйти в вечную тишину. Я никогда не была слабой, да, это правда. Мне казалось, что, чем острее удары, тем приятнее понимать, что ты справился с ними. У меня всегда была цель, цель любить, жить, цель обрести спокойную, мирную жизнь, а сейчас этой цели нет, понимаешь? Если честно, я ни грамма не веру, что мы спасем Маркеллина. Да, это глупо, да, безрассудно, но… Грех говорить, но даже если спасем,… ведь он все равно больше не будет со мной. Возможно, он изменился, стал жестоким, ненавистным, возможно, влюбился в другую, и я – только отголосок той прошлой жизни. Я с первого дня пребывания в Бездне твердила себе, что хочу вернуться обратно, в Англию, а теперь понимаю, что нет, на самом деле, я этого вообще не хочу. Там каждый рассвет, каждое дуновение ветерка, каждый луч солнца будет напоминать мне, что так, как было, уже никогда не будет. Мне просто хочется все забыть, абсолютно все: свое прошлое, свои чувства, любовь, свои страхи, страдания, хочется забыть и, открыв глаза, почувствовать себя свободной и начать жить с чистого листа. Знаю, это слишком большая роскошь для меня…
