– Нет! Так не может все кончиться! Нет! – глаза старухи, едва виднеющиеся под сводом нависших век, наполнились жгучими слезами, в следующее мгновение заструившимися по морщинистым дряблым щекам: – Что ж, значит, пора, – Хендерсон извлекла из рукава крошечный флакончик с бесцветной жидкостью, поднесла дрожащую руку к губам и внезапно воскликнула от неожиданности. Мария, крепко схватив ведьму за запястье, насильно отобрала яд и швырнула его в сторону: – Я умру, я хочу умереть! Отпусти меня, девчонка!
– Я не позволю вам этого сделать! Не позволю! На моих глазах не произойдет еще одна сцена самоубийства, моя совесть не содрогнется больше под гнетом чужих смертей! Довольно!
– Мне незачем больше жить, дитя мое, – горестно выдохнула колдунья, и в эту минуту стала похожа на обыкновенную пожилую женщину, не взявшую от жизни ничего, кроме слез, бед, страданий и сплошной боли.
– Есть. Ради мести.
– Вы ведь не позволите убить ребенка…
– Ваша цель, миссис, совсем не этот заколдованный малыш. Просто ненависть, одолевшая вас, настолько широка, что выливается в каждое русло, но сосредоточьтесь, найдите внутри ту священную точку опоры, точку начала, точку, что вибрирует и жаждет расплаты. И у этой точки есть имя. Ненавистное вам имя. Имя, ставшее синонимом слов «жестокость», «бессердечность», «грязь». Мундибрун. Он – причина всех несчастий, только он.
– Подлец до сих пор еще жив, – аккуратно вмешался в столь трепетный разговор Шон: – И сейчас гниет в одной из камер. Хочешь, мы пойдем туда прямо сейчас, и ты закончишь свое дело, а после продолжишь мирно доживать старость. Только при одном условии: ты не посмеешь собственноручно остановить биение своего сердца. Мы победили, Мардж. Победили все. Каждому из нас еще очень трудно осознать этот дурманящий привкус, но мы сможем. Расквитаемся с профессором, а потом закроем Завесу. А Uniko, – Эйнджел, приложив камень к замочной скважине, медленными движениями открыл клетку и осторожно протянул руки испуганному ребенку: – Пойдет с нами. Эмили знает, что делать, – мальчик несколько секунд колебался, но все же вложил свои крохотные пальчики в открытые ладони парня.
Мария, словно зачарованная наблюдала за этой сценой, и вдруг ощутила, как внутри откликнулись какие-то струны. Нежные, звенящие, будто пение райских птиц, они окутали всю душу, а взгляд приковался к молчаливому малышу. Только мгновение, и девушка с безграничной любовью притиснула к груди хрупкое тельце, наслаждаясь его божественным, родным, таким желанным запахом: – Сынок…
– Что? – непонимающе откликнулся Иной.
– Ничего. Идемте, – трое путников, чьи силуэты едва угадывались в сапфировой темноте, спокойно двинулись по раскинувшейся трассе, умиротворенно, не ускоряя шага, так, будто ступали по устеленной шелком дороге, так, словно все эти месяца лютой борьбы превратились просто в пепел, что через некоторое время развеется по воздуху и забудется, так, как идут люди навстречу новой жизни, зная, что сражение со злом окончено.
****
Устрашающее здание, нависшее над безлюдной местностью, казалось ужасным замком призраков, но товарищи, повидавшие на своем пути настоящий кошмар, ад, кровь и смерть, только брезгливым взглядом окинули не совсем дружелюбную постройку: – Как же мне не терпеться увидеть этого гадкого старика, объятого теперь кандалами вместо золотых обручей, проигравшего, раздавленного, ничтожного и жалкого, – с ненавистью выдавила девушка, так всматриваясь в пятерку черных неприятных воронов, круживших над крышей здания так, что казалось, будто они настоящие владельцы этого злополучного места, и каждый звук, исходивший от них, каждый малейший шелест крыльев, предзнаменование чего-то дурного. Неожиданно Мария отдернула себя на мысли, поняв, что больше не находит внутри, в сердце, в душе, того леденящего страха, ужаса, паники, осознав смысл еще такой отдаленной фразы: «Борьба окончена… Сражение выиграно…».
Внезапно раздались торопливые шаги, чье-то прерывистое напряженное дыхание, и из тени, прямо под сводом грациозно раскинувшихся деревьев, скользнули две тени. Одна миниатюрная, хрупкая, напоминающая силуэт веселого ангела, а вторая более громоздкая, мускулистая, сильная, властная, тень, что подобно бабочке опустилась на трепещущую нотку любви. Кристин рванулась вперед, словно привороженная, потерявшая здравый ум, и мгновенно оказалась в родных, крепких руках, от которых исходил великолепный запах дома, уюта, тепла, спокойствия и умиротворенности.
– Маркеллин…, – из дрожащих уст меджампирши самопроизвольно вырвался приглушенный шепот, а щека с таким наслаждением уткнулась в плечо любимого. Молодая женщина не решалась пошевелиться, боясь, что это только наваждение, крохотное мгновение, и сейчас оно просто растает, исчезнет, но нет. Возлюбленный был здесь, сейчас, и уже далеко не как мираж, а в своем личном облике, живой и невредимый.
– Моя единственная, моя спасительница, моя смелая, отважная и непобедимая Лилия, – парень скользнул горячими губами по виску супруги, с волнением ощущая на своей груди сумасшедшее биение ее колотившегося сердца и чувствуя себя самым счастливым, сильным и окрыленным человеком на всем земном шаре. Несколько минут они так и стояли, прижавшись друг к другу и совершенно в полном молчании, окруженные этой сумеречной тишиной и сиянием полной ленивой луны, обведенной сеточкой звезд. Создавалось ощущение, что все вокруг замерло, остановилось, даже отсчет на далекой часовне принялся спокойно ждать, пока изголодавшиеся влюбленные смогут сполна насладиться этими мгновениями, неустанно благодаря Бога и всю вселенную за самый важный и драгоценный подарок: жизнь…
Неожиданно в воцарившуюся идиллию ворвалось недовольное бурчание миссис Хендерсон и легкое покашливание Эйнджела. Девушка бросила мимолетный взгляд на Иного, надеясь заметить хоть малейшую его реакцию, но нет: парень просто стоял, скрестив подрагивающие руки на груди и беспокойно смотрел куда-то вдаль, принуждая себя ни в коем случае не показывать, как все внутри содрогается от адского крика.
– Пора идти. Побыстрее расправимся с мерзавцем, – вмешалась в неловкую обстановку Эмили, подбадривающе опустив ладонь на плечо подруги и забрав у нее ребенка: – Малыш не должен видеть этого, – вампирша шепотом проговорила какую-то фразу, после чего глазки Uniko мирно закрылись в преддверии спокойного сна.
Кристин принялась подниматься по пыльной лестнице, чувствуя, как беспокойство все нарастает и нарастает в груди, словно снежный ком, а в голову бьет желание просто сбежать из этого места. Меджампирша сразу же осекла себя. Она должна закончить данное дело, должна довести его до конца, должна лично расквитаться с убийцей и отомстить за чистые души, умершие в страшных муках и в последние мгновения своей жизни надеявшиеся, что когда-то зло будет точно наказано.
Предательски скрипнула дверь, свободно бултыхающаяся на ветру, и путники смело вошли вовнутрь, погружаясь в непроглядную устрашающую темноту. Она проникала абсолютно в каждую щель, ослепляла глаза, оглушала, лишала возможности свободно двигаться. Она… Тьма Страшная тьма, в которую был заключен человек, вернее, чудовище, обязанное расплатиться за свои кровавые грехи. Щелкнул переключатель, и в руке Маркеллина засветился небольшой синеватый фонарь, впившийся в каменную стену, около которой сидел испуганный старик. Вызывающее только отвращение и жалость существо нервно грызло грязные ногти, бесполезно било об каменные плиты ногами и что-то шептало себе под нос, а при виде новоприбывших сразу же забилось в угол, как пристреленная добыча на охоте. Молодая женщина услышала, как буквально у каждого из присутствующих ненавистно скрипнули зубы, но Кристин, сделав всем знак подождать, бесчувственно подошла к заключенному и опустилась рядом с ним на грязные полы. Молчание… Тягостное, противное, пульсирующее молчание, нарушаемое лишь хриплым дыханием Мундибруна… Мария рывком подняла голову на пленника, с презренной улыбкой наблюдая, как тот яростно старается найти хоть один угол, хоть одно убежище от этих пронзительных глаз меджампирши, чистых, невинных глаз, омытых слезами и верой в лучшее.
