– Не старайтесь понапрасну, – прозвучал глухой смешок девушки: – Вам отныне больше не скрыться за своими железными дверями, за спинами могущественных биороботов, не убежать от своей совести и правды. Это конец. Теперь вы видите, где оказались? Не на троне властелина мира, не у драгоценных гор, не в своей заветной библиотеке, а здесь, на самом низу. Вот это, – Кристин извлекла из кармана свернутый свиток: – Та самая бумага, ради сохранности которой вы хотели превратить меня в бездушную игрушку. Знаете, как вспомню то представление, те проверочные выстрелы, то тестовое метание ножей в подвале, становится даже больно, а просто противно. Вам знакомо это чувство? Сладкое омерзение, когда хочется дико смеяться, понимая, что вот, этот могущественный человек, на счету которого миллионы уничтоженных жизней, сидит прямо у тебя около ног и так прерывисто метает своей обезумевший взгляд в поисках спасения. Теперь не от вас ищут спасения, а вы ищите, не вы над кем-то усмехаетесь, а над вами усмехаются, не вы убиваете, а вас убивают.
– Сделай это, прекрати мои мучения, перережь мне горло и покончим с этим, – неистово прошипел президент, вложив в эти слова всю мощь, на которую хватило оставшихся сил.
– Так само умирал и капитан Фрэнски… Вам интересно, какими были последние минуты жизни вашей лучшей подопытной собаки? Так вот: женщина, над которой вы издевались долгие годы, которую использовали, как игрушку, как бездушную вещь, а потом просто выкинули, женщина, у которой вы беспощадно отобрали ребенка, подсыпала ему в бокал с виски смертельный яд, действовавший очень долго и губительно. В принципе, похоже на кончину Астры. Вы удивлены? Даже тогда все ваше окружение постепенно исчезало, и вот наступил ваш черед. Безусловно, я убью вас, вернее, мы убьем, мы все, – англичанка провела рукой зигзаг, указывая на четвертку товарищей, молчаливо стоявших за спиной: – Но не думайте, что это будет раз – и все. И перед смертью я хочу спросить: зачем все это было, вся эта тирания, жестокость? Зачем вы убили собственного сына? Зачем так поступили с той, которую когда-то ведь вправду любили, до того времени, пока в вашу душу не вселился лютый дьявол? Зачем?… Ради чего?…
– Однажды в детстве, во время нашего семейного путешествия по Африке, отец отвел меня в джунгли, чтобы показать, как звери выживают: «Смотри внимательно, сынок, смотри и запоминай, ведь существование в дикой природе аналогично правлению. Либо ты, либо тебя». Мы долго бродили около огромных деревьев, по сухим ветвям, среди ядовитых насекомых, и вдруг папа показал на горделивую львицу, восседающую на голой земле и прижавшую к себе своих детенышей. «Она – первая самка льва, королева в этих местностях. Но ее самец погиб в страшной схватке с буйволами и теперь это прекрасное животное должно сохранить за собой власть и уберечь собственное потомство. Но, возможно, ей придется выбирать», – тогда я, десятилетний мальчик, росший в любви мамы и оберегаемый родителями, даже не мог предположить, что такой горделивый зверь сможет причинить вред беззащитным милым комочкам, своей крови и плоти. Мы остались там на ночлег, поудобнее взобрались на огромную ветвь и принялись наблюдать. Стояла тихая, умиротворенная безветренная ночь, казалось, даже опасные хищники притаились и наслаждаются прекрасным видом полумесяца, сеточкой манящих звезд, и материнский инстинкт никогда не покинет львицу, все еще не отпускавшую малышей. Но неожиданно в этот африканский рай ворвалось что-то темное, зловещее, пагубное, какая-то крохотная частичка, и животное встало, отошло от детей и направилось в непроглядные заросли, а буквально через минуту на поляне показался огромный устрашающий хищник, желтый, словно золото, великий и могущественный. Мне стало страшно, захотелось как можно быстрее уснуть, даже уйти, отправиться домой, но отец крепко меня держал и принуждал смотреть. Лишь кратковременный писк, и кусочки разорванной плоти полетели в стороны, оставляя на густой траве алые следы. Когда я спросил папу, почему же мать оставила свое потомство, он ответил: «Лев, убивший новорожденных – претендент на место властвования из чужой стаи, и перед вдовой стоял непростой выбор: оставить эти земли, предать покойного самца, или же пожертвовать детьми и остаться королевой. Как видишь, мой мальчик, материнское сердце поддалось и сломалось. Теперь ты понимаешь, Мундибрун: власть – самый опасный и страшный вирус из всех, он тщательно проникает в каждую клеточку нашего существования, в каждый потайной угол, в каждую жилку и в каждую каплю струящейся по венам крови. Ты заражаешься этой страшной болезнью, но сам не понимаешь, как ужасны симптомы, пока на шее не сомкнется роковой последний клинок. Помни об этом, и никогда не позволяй «золотым бактериям» завладеть собой».
Прошло столько лет, – посиневшие губы старика изогнулись в слабой вымученной улыбке: – И я каждый день твердил себе, что забыл те слова, тот жизненный урок, твердил, чтобы принудить совесть молчать, и однажды у меня получилось. Знаешь, девочка, какое наслаждение тебя одолевает, когда после мучений, страхов и постоянной боязни перед неизвестностью, перед расплатой, ты, наконец, отключаешь чувства, эмоции и превращаешься в идеальную ледяную тварь? Я стал таким, но не сразу: омерзительным гадким ползучим существом, выплескивавшим свой яд просто на каждого… И тщательно подбирал себе жертву, наслаждался ее видом, аппетитностью, а потом раз – и заглатывал, – Кристин передернулась и с отвращением отвела взгляд, услышав за спиной неторопливый приглушенный смешок.
– И наш малыш тоже стал твоей жертвой? Как же, я даже не сомневаюсь в этом. Уничтожить собственную плоть, пролить свою же кровь…, – Мардж сделала несколько шагов вперед и остановилась прямо возле Мундибруна, внимательно осматривая каждый дюйм его худощавого тела и посидевшей головы. Но нет, в ее глазах не было злости, презрения, желания убить, отомстить, разорвать, только всепоглощающая безграничная боль. Боль брошенной, униженной женщины, боль несчастной матери, боль утопающего, что безрезультатно хватается за единственную переламывающую соломинку.
– Мардж…, – мутные глаза профессора лихорадочно впились в колдунью, и Кристин внезапно заметила, как на дне тусклых бесцветных очей промелькнул и вспыхнул слабый огонек, единственный человеческий отблеск в этом человеке: – Моя Мардж… Ты все такая же: смелая, отважная, говорившая всегда прямо и остро…
– Я не твоя Мардж, президент, а просто оболочка той девушки, что когда-то ночи напролет дарила тебе неземные наслаждения, тонула в тебе, растворялась, обожала каждый миллиметр наших объятий, нашей страсти, нежности.
– Я любил тебя… Правда, любил. Любил так, что сводило зубы, что в висках стучало, любил неистово, отчаянно, старался насытиться, поскольку постоянно казалось, что еще немного, еще пару счастливых безмятежных дней, и ты просто растворишься, исчезнешь, превратишься в призрачный мираж. Потеряв отца, своего защитника, повелителя, я превратился в безвольную тростинку, колыхающуюся на ветру, и только ты дала силы мне выстоять, обрести твердую почву под ногами, уверенность и силу. А потом я повернул абсолютно все против тебя… Нас уже не было… Мы умерли, Мардж. Та прелестная зеленоглазая девочка, и угловатый некрасивый юноша, – старик улыбнулся: – Когда я впервые увидел тебя, то почувствовал, словно морская волна подняла нас, окутала своими крепкими объятиями, усадила на корабль и оттолкнула его к райскому острову. Мы кружили над землей, плавали в неизведанных глубинах, ходили босиком по горячему песку и срывали редкие цветы, а я украшал ими твои кудри. Но потом настало время возвращаться к родным берегам, и они стали для нас могилой. Последним днем, когда мои чувства к тебе еще не запорошило лютой метелью, было рождение нашего сына, а после пришла вечная морозная зима.
