Предложение прозвучало как угроза. Грэйс почувствовала опасность, хотя не совсем понимала значения слов.
– Вы говорите, что, если мы откажемся от Грэйс, нам не получить другого ребёнка? – Дэйв был готов вскочить на ноги, но Лесли положила руку ему на локоть, сдерживая.
– Разумеется, нет, – сказала социальный работник, но голос её звучал чопорно. Она донесла свою точку зрения. – Послушайте, – продолжила она, – не принимайте поспешных решений. Подождите ещё месяц. Посмотрим, что вы будете думать тогда.
Они подождали ещё месяц. Всё это время Грэйс очень старалась. Она разрешала Дэйву целовать её на ночь. Она позволяла Лесли обнимать её на диване, когда они читали сказку на ночь, хотя ощущение прикосновения к ней мягкого тела женщины почти вызывало у неё тошноту. Однако всё это время она ломала голову над тем, чем же отличается от других. Она выглядела так же, как и другие дети из школы. Немного худей, немного смуглей, предположила она. Что мешает Дэйву и Лесли хотеть её? В конце концов Грэйс не пришла ни к какому выводу. И от её усилий не было толку. Через месяц её перевели жить с тётей Кэрол и дядей Джимом. Она не называла их мамой и папой. Она знала, что это бессмысленно.
Глава двадцать первая
Следующим ярким воспоминанием были прогулки с Нэн. Какое-то время в хаосе сменявших друг друга приёмных родителей с ней оставалось два человека. Она нечасто их видела, но они были постоянной нитью, связывавшей многочисленных тёть и дядь. Первой была мисс Торн, социальный работник, в которой Грэйс со временем начала видеть почти друга. Или если не друга, то по крайней мере союзника. Она хотя бы действительно пыталась убедить Лесли и Дэйва оставить Грэйс у себя. Второй была пожилая женщина по имени Нэн. Грэйс считала эту женщину своей бабушкой, хотя не помнила, чтобы кто-то прямо сообщил ей об этом. Но тогда ей очень немногое говорили прямо. Альбом, который, как предполагалось, поможет, только сбивал её с толку.
Особенно застрял в её памяти день, когда мисс Торн впервые отвезла её повидать Нэн. Они поехали на машине. Все приёмные родители жили в городе, и эта поездка в сельскую местность была для Грэйс приключением. Она сидела на пассажирском сиденье сразу за водителем и через окно иногда могла краешком глаза видеть море. Город, где она жила, располагался на побережье, но там море было спрятано за трубами и кранами электростанции.
Они спускались по дороге, как по тоннелю, окружённому деревьями с красными и коричневыми листьями, затем повернули в поле. В поле было три сломанных машины и костлявый пегий пони. В углу на груде кирпичей стоял ржавый фургон. Дверь фургона открыла толстая пожилая женщина.
– Боюсь, она немного эксцентрична, – прошептала социальный работник, словно разговаривая со взрослой. Грэйс было всего восемь, но она понимала, что значило это слово. Мисс Торн добавила громче: – Давай, Грэйс. Это Нэн.
Через распахнутую дверь Грэйс, больше всего ненавидевшая беспорядок, увидела чёрные мусорные пакеты, набитые одеждой и газетами. На плите стояла кошка, пахло кошачьей мочой и несвежей кошачьей едой.
– Мне остаться ненадолго? – спросила социальный работник. Грэйс кивнула, хотя предпочла бы, чтобы никто из них не оставался вовсе.
Когда они вышли на прогулку, социальный работник уже ушла. Стояла осень. Грозди багровых ягод бузины свешивались над рекой. Они были такими тяжёлыми, что ветвь согнулась. Ей вспомнились ягоды шиповника, цвет свежей крови и маленькие ягоды боярышника, которые были более тёмного оттенка красного, некоторые из них высохшие и почти чёрные. Была ежевика. Нэн ела её и предложила горсточку Грэйс, но та отказалась. Чуть раньше она увидала белую личинку насекомого, сползавшую с одной из перезрелых ягод. Там был иван-чай, покрытый тонкими белыми волосами, головки чертополоха и мёртвые зонтичные. Зонтичные заметно возвышались над Грэйс. Их ножки были коричневыми, с поперечными бороздками. Она потянулась и сломала одну. Она была полой и легко сломалась. Наверху ножки были веточки, похожие на спицы зонтика, и когда она щёлкнула по ней, посыпались твёрдые семена.
Потом она увидела красную белку на верхушке дерева. Нэн не показывала её Грэйс, она сама заметила. Она знала, что это белка, потому что видела картинки в сказках, но это было самым волнующим, что когда-нибудь происходило с ней. Животное привело её в восторг не потому, что было милым или пушистым, а потому, что оно было таким умелым, таким приспособленным. Когда она впервые увидела белку, та ела орех, держа его передними лапками и грызя. Затем она перепрыгнула с одной ветки на другую, огромный прыжок через реку. Она превосходно оценила расстояние. Казалось, если вы белка, в порядке вещей делать всё хорошо. Для Грэйс, которой приходилось притворяться хуже, чем она была, чтобы быть принятой другими, это стало откровением.
Много лет спустя Грэйс могла воспроизвести рыжую белку с фотографической точностью. У неё был большой глаз, усики, а хвост был почти чёрным. Она могла снова представить, как белка роняет орех в речку и расползающуюся зыбь. Она так же точно знала, что в тот день они не увидели выдру, хотя та река, наверное, была отличным местом для выдр.
Нэн не говорила с Грэйс, пока они шли, хотя, видимо, разговаривала сама с собой. Сперва Грэйс старалась быть вежливой.
– Простите? – сказала она, когда Нэн забормотала. Нэн повернулась и посмотрела на неё, но ничего не ответила.
Грэйс понравился такой ответ. Она была сыта по горло людьми, спрашивающими, как она себя чувствует, и ожидающими ответа. Она бы предпочла смотреть на белку и коричневую форель в реке.
– Хорошо провела время? – спросила социальный работник в машине по пути домой.
– Да, спасибо. – Она сказала так не просто из вежливости. Прогулка ей понравилась. Чуть запоздало она добавила: – Правда, я не поняла ничего, что говорила Нэн.
– О, – сказала социальный работник. Грэйс поняла, что она не слушала. Мисс Торн часто задавала вопросы и не слушала ответы.
Все остальные поездки, чтоб навестить Нэн, проходили по той же схеме. Социальный работник привозила её и позже возвращалась, чтобы забрать её. Грэйс однажды спросила её, куда она тогда ездила, доехать до города времени бы не хватило. Та ответила, что у неё есть ещё клиент, которого надо навестить.
– Приёмный ребёнок? – спросила Грэйс с завистью. Ей бы хотелось, чтоб её удочерили здесь, за городом.
– Нет. Человек, который, может, однажды захочет взять приёмного ребёнка.
Грэйс хотелось спросить, не захочет ли тот человек удочерить её, но это было бы грубо по отношению к нынешним тёте и дяде, которые старались изо всех сил.
Какая бы погода ни стояла, Грэйс отправлялась на прогулку. Она терпеть не могла сидеть всё утро в вонючем фургоне. Часто она уходила одна. Даже если Нэн была с ней, пожилая женщина и ребёнок все ещё разговаривали очень мало. Грэйс это успокаивало.
Со временем Грэйс уверилась в том, что Нэн была матерью её отца. Она ничего не помнила об отце. В альбоме, собранном социальным работником, была фотография, подписанная «Папа», но она ничего для неё не значила. Там не было фотографий отца и матери вместе или их всех как семьи. На фотографии её отца был высокий худой мужчина, стоявший перед кирпичным домом с покатой шиферной крышей. Там была терраса с цветами на окне. Это точно не был тот дом, где она жила с матерью, где умерла её мать. Она отлично помнила тот дом, безликий и новый, как многие из домов приёмных родителей.
